КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
17 августа 1972 года Александр Валентинович Вампилов и прозаик, поэт Глеб Иосифович Пакулов отправились порыбачить на Байкал.
Их моторная лодка наткнулась на топляк (затонувшие при сплаве брёвна: накануне на озере был шторм, и один из плотов разбился), который они не заметили, и перевернулась. Пакулов уцепился за лодку, так как плохо плавал, и к тому же был в высоких болотных сапогах, их ему затем удалось снять; и стал звать на помощь. Вампилов доплыл до берега, встал, и тут же упал.
Очевидец Виктор Иванович Кузьминский рассказал одному из научных сотрудников Центра Александра Вампилова в июле 2013 года:
«Я гнал на мотоцикле к тёще. Она жила в Листвянке, и я частенько к ней ездил. Меня ждали – нужно было сено перетаскивать. И вот, значит, где сейчас памятник-то стоит ему, Вампилову, на этом повороте… нет, чуть подальше – увидел на воде перевернувшуюся лодку. Торчит треугольник её носа, значит. И один (Глеб Пакулов. – Ред.), вцепившись в неё, кричит истошно. Я остановился. Увидел, как второй плывёт к суше (он где-то посередине между берегом и лодкой был). Тогда я погнал дальше, в сторону Листвянки, позвать кого-нибудь. Завернул в первый попавшийся дом. Там оказались двое парней, младше меня… Говорю: ребята, тонут люди, нужно помочь! Они быстро побежали к Байкалу по моему направлению…
Я тоже отправился к тому месту. На высоком берегу стоял старик и спокойно смотрел на поплавок опрокинутой лодки, в которую отчаянно вцепился человек. “Где второй-то, что плыл к берегу?” – спрашиваю у него. Он указал влево и вниз: вон он.
У берега в воде стояла какая-то старая поломанная шлюпка. Метрах в двух-трёх от неё мутнело пятно. Сейчас в том месте, в месте спуска, всё заросло деревьями. А в то время был скат вниз протяжённостью метров четыреста. Напрямик спускаться было опасно, так как практически это был вертикальный уклон. Поэтому я быстро побежал по этому скату наискосок. Уже внизу мне пришлось зайти в воду, но не так далеко, где-то по пояс или по грудь. На этом человеке, не помню точно, была какая-то синяя куртка. Я взял его под мышки и спиной дотащил до берега. Помню его волосы, черные, густые, кудрявые… Мне подумалось, что он из местных, потому что был похож на бурята. Да. И показалось странным тогда, почему он не доплыл. Я ж видел, когда в первый раз остановился, что он плывёт к берегу, так уверенно, размашисто. И вот оно как получилось…
В общем, вытащил его на берег, положил, похлопал по щекам. Ну что делать? Тут уже подплыли и пацаны со вторым, спасённым. Он почему-то был без сапог, весь дрожал и что-то бубнил всё. Я попросил пацанов, чтоб они помогли мне закинуть лежащего ко мне на спину. Они взяли его с двух сторон и подсадили. Мы пошли наверх, к дороге. Пацаны эти чуть придерживали его сзади, чтобы мне было легче идти в гору, ведь ноша моя была тяжёлая – во всех отношениях.
Так минут десять-двенадцать мы поднимались. “Ты знаешь, кого несёшь-то?”, – спросил меня его спасённый напарник. Я пожал плечами. – “Иркутского драматурга Вампилова”. А мне ничего не говорила тогда эта фамилия. Я просто нёс человека.
На дороге уже образовалась кучка зевак. Мимо проезжали машины. Я положил его на тропинке. Одна бабушка подошла, открыла ему веки, заглянула в зрачки, пощупала пульс, потом встала, помотала головой и сказала: “Нет, не живой он уже” Ну что ещё я мог? Второй-то жив остался, друг его. А я всё, что мог, сделал. Поэтому сел на мотоцикл и поехал. Меня ведь ждали. Вот и вся история…»
Вдова Глеба Пакулова, искусствовед Тамара Георгиевна Бусаргина, впоследствии вспоминала:
«17 августа Вампилов ближе к вечеру всё-таки приехал из Иркутска, где у него были срочные дела, в том числе (об этом Глеб знал) и сердечного свойства. До темна время ещё оставалось, и Саша предложил съездить в Листвянку, прикупить что-нибудь к своему дню рождения. Мы с Ольгой (жена Ольга Михайловна Ивановская. – Ред.) решительно воспротивились этому вояжу – море ещё штормило. Но… Поплыли все вместе. Пока переплывали Ангару, все согласились, что в Листвянку плыть опасно, не стоит. Причалили в Николе (посёлок напротив нашего распадка).
Саша, обычно сдержанный, спокойный, явно не находил себе места, был взвинчен, зачем-то опять сел в лодку, стал делать какие-то кульбиты на волнах – таким шалым я его ещё не видела. Пока Глеб рыбачил, Вампилов отвёз нас с Ольгой на наш берег и поплыл назад в Николу. Мы видели, как уже на середине реки он заметил рейсовый пароход из Иркутска, но вместо того, чтоб отплыть, помчался к нему на всех парах и давай кататься на волнах…
Прибрели домой. Говорить не хотелось. Вдруг Ольга стала припоминать старые обиды. Вспомнила, как упрашивала мужа не ездить в Москву на литературные курсы – дело было вскоре после рождения дочери. Ольга понимала, конечно: не по Вампилову участь провинциального драматурга. Но обида осталась. Много о чём говорили. Будто предчувствуя что-то, Ольга сказала, что ей было бы легче перенести Сашину смерть, чем его измену, разлуку с ним… В полночь, не раздеваясь, уснули.
Я проснулась часа в четыре утра. Ольга сидела на кровати, молчала. Потом, глядя мимо меня куда-то в пустоту, уверенно произнесла: “Саша утонул” Стало жутко. Уже рассвело и, о, радость! – стук в окно. Я выскочила первой и увидела Валентина Распутина. По какому-то чужому, стылому его лицу сразу поняла, что случилась беда. Валентин, не заходя, быстро сказал: “Глеб жив, а Саня утонул…”»
Писатель, журналист, сценарист Вячеслав Максимович Шугаев так рассказывал о случившемся:
«В тот день я вернулся в Иркутск из поездки, увидел вечером тёмные Санины окна и вспомнил, что он собирался на Байкал. Ближе к полуночи громко и длинно зазвонил телефон.
– Старик, это Глеб. Саня утонул. Я из больницы звоню. Лодка перевернулась. Меня, вот, спасли, а его – нет.
Звонил из Листвянки Глеб Пакулов, иркутский литератор, владелец этой проклятой лодки, которую когда-то мы помогали ему перевозить на Байкал…»
Глеб Иосифович Пакулов вспоминал о трагическом дне: накатавшись на волнах, Вампилов забрал его, и они поплыли домой:
«…Саня сидел на руле, я на носу. Не могу себе этого простить, ведь я был поопытнее. А Саня, известное дело, лихач-кудрявич. В штормовке, грубом свитере, туристских ботинках, ну прям мореман. Скорость держал отменную. Мотор “Вихрь” это позволял… Саня окликнул меня, попросил закурить. Дальше – удар, я в воде, перевёрнутая лодка рядом. Я сразу хватаюсь за неё, она рвётся из рук… Саня плывёт к берегу. Я кричу: “Саня, плыви, плыви!”
Сам зацепился руками намертво, одежды на мне много, не потяну до берега. А Саня всё тяжелее и тяжелее плывёт, но плывёт. И вот он будто встал на ноги, высоко поднялся над водой.
Последнее, что я запомнил: он вдруг упал на спину. Как меня отрывали от лодки, помню смутно. Саня уже лежал на берегу. Его пытались откачивать – нечего было откачивать. Разрыв сердца. От перегрузки, от жизни такой жестокой…»
Пакулов до самого последнего момента верил, что Вампилова тоже спасли. Первое что он сказал друзьям, когда они нашли его в больнице: «Какое счастье, что Саня выплыл, что жив…» Он долго не мог зайти в свой дом на Байкале; в Иркутске ему тоже пришлось несладко.
Писатель, журналист и прозаик, сценарист, автор мемуаров Юрий Маркович Нагибин писал в воспоминаниях, что Г. И. Пакулова не обвиняли напрямую, но косых взглядов было много:
«Глебушка (Пакулов) в смерти Вампилова не виноват, просто в нём сильнее оказалась сила жизни. Когда их лодка опрокинулась вблизи берега, Глебушка стал истошно орать, и случившиеся на берегу люди пришли ему на помощь. Гордый Вампилов молчал, и в ледяной воде разорвалось сердце. Спасать надо в первую очередь того, кто молчит…»
19 августа А. В. Вампилову исполнилось бы 35 лет.
По свидетельству главного врача Листвянской участковой больницы Виталия Иванова, констатировавшего смерть, сердце Александра Вампилова не выдержало переохлаждения (вода в Байкале ледяная) и остановилось.
На его рабочем столе лежал неоконченный водевиль «Несравненный Наконечников». А в одной из его записных книжек нашли строчку: «Знаю – я старым не буду…»
Александра Валентиновича Вампилова похоронили на иркутском Радищевском кладбище.
Проститься с ним пришло очень много людей.
Во время похорон случились два, как многие говорят, мистических момента. Друзья Александра Валентиновича забыли принести верёвки, и опускать гроб в могилу было не на чем. Сторожа на месте не оказалось. Прошло около часа: пока его нашли, пока он дошёл до сторожки, пока принесли верёвки к могиле… Кто-то в толпе произнёс: «Не хочет Саня так рано в могилу уходить». Когда гроб наконец начали опускать в могилу, выяснилось, что яма маловата. Вновь пришлось ждать: пока её выкопают так, как необходимо.
В 1973 году на могиле установили памятник – камень с автографом.
У места смерти – на берегу Байкала в посёлке Листвянка – в 1992 году установлен памятный камень-символ.
Прозаик, драматург Александр Валентинович Вампилов родился 19 августа 1937, умер 17 августа 1972 года.
Исследователи утверждают, что если бы он не ушёл из жизни в раннем возрасте, то вполне написал бы роман. Но, к сожалению, он оставил нам только несколько глубочайших пьес (даже никогда не интересовавшиеся его творчеством помнят «Прощание в июне», «Прошлым летом в Чулимске» или хотя бы «Старшего сына»), о которых Олег Павлович Табаков сказал, что Вампилов опередил театр – на 30 или на 50 лет; и около 60 рассказов, сценок, очерков, статей и фельетонов.
Особенности пьес Вампилова – в том, что все герои переживают некий перелом, результатом которого становится открытие нравственных основ жизни; его тексты полностью деидеологизированы: нигде нет слов «социализм», «коммунизм», «капитализм», «Ленин», «партия» и других подобных.
Писатель, публицист Валентин Григорьевич Распутин писал:
«…Александр Вампилов – из тех редких имён и явлений в отечественной литературе (сюда я бы отнёс ещё Николая Рубцова), для которых громкие публичные слова как бы малы и “жмут”. Они – другой меры. Прежде чем говорить о Вампилове, хочется помолчать – и над судьбой его, при жизни не баловавшей признанием, рано оборвавшей эту жизнь, и перед встречей с его героями, стоящими в той стороне, где не бывает тесно от многолюдья, потому что добро, свет, совесть и надежда там негромкие, неземные и убедительные».
Актёр, театральный режиссёр, кинорежиссёр, педагог Олег Николаевич Ефремов отметил:
«Пьесы Вампилова в 60-е годы у многих не вызвали интереса. Играли Розова, Володина, мечтали о “Гамлете”, а “завтрашнего” драматурга просмотрели. Очень распространено мнение, что пьесам Вампилова мешали только некоторые не в меру ретивые чиновники. К сожалению, мешали и стереотипно устроенные наши собственные мозги».
В пьесе «Старший сын» А. В. Вампилов устами Андрея Григорьевича Сарафанова сказал нам: «Каждый человек родится творцом… и каждый по мере своих сил и возможностей должен творить, чтобы самое лучшее, что было в нём, осталось после него».
Последняя просьба
Николай Николаевич Смирнов был уверен, что до следующей весны он не доживёт.
– Скоро умру, – говорил он, вздыхая и виновато поглядывая на свою дочь Лидию Николаевну, которая убирала его комнату.
– Что ты! Живи до ста лет, – машинально отзывалась Лидия Николаевна, стирая пыль с книжного шкафа.
До ста лет оставалось не так уж много.
В начале осени Николай Николаевич почувствовал, что ходить он уже вовсе не может.
Только крайняя беспомощность и совершенная безнадёжность порождают желание умереть. Вконец одряхлевший, совсем бессильный, Николай Николаевич имел и надежду, и жгучее, как у юноши, желание, чтобы надежда эта оправдалась. Ему хотелось дожить до весны. Хотелось ещё раз увидеть на столе цветущую сирень, услышать весенних птиц, ему хотелось в зелёный рай – в берёзовую рощу, которая начиналась почти сразу от окна его комнаты.
Но за окном берёзы прогорели бледным пламенем осеннего заката, а скоро пришёл и сразу взбесился лютый зимний месяц декабрь. Чьей-то одинокой, брошенной душой взмыли ошалелые метели, вселяя в сердце тоску по ласковым весенним дням.
Николай Николаевич и его дочь жили вдвоём. Муж Лидии Николаевны умер, а дети, которые все уже были взрослыми, жили разными семьями и в разных местах. Николай Николаевич знал, что, когда он умрёт, Лидия Николаевна уедет к своему старшему сыну.
Вечерами Лидия Николаевна садилась на край кровати и спрашивала, не хочет ли чего отец. Николай Николаевич отвечал, что ничего не надо, что надо бы давно умереть, говорил, что он измучил её, но что терпеть ей осталось совсем уже немного. Лидия Николаевна сердилась и всхлипывала. Тогда Николай Николаевич делал слабое движение своими почти обескровленными руками, Лидия Николаевна осторожно опускала голову к его груди и тихо плакала, и у Николая Николаевича разбегались по морщинам две-три пресные старческие слезы.
Бывали врачи, но Николай Николаевич был уверен, что они не лечат его, а только делают вид, что лечат. «Вы знаете, и я знаю: старость неизлечима», – говорил он им.
Раз к нему заходил сын Сергей. Сергей Николаевич был очень серьёзный и очень занятой человек. Часто приходить он не мог.
Он пришёл поздно вечером, с папкой под мышкой, не разделся, а только снял шляпу и смял её в своих сильных руках.
Перед его уходом Николай Николаевич расхрабрился на шутку, которая, в сущности, была вовсе не шуткой.
– Не хочу умирать зимой, – сказал он. – Хочется покинуть этот мир в цвету, чтобы оставить о нём хорошее впечатление.
– Ты ещё молодец. Мы с тобой ещё на уток пойдём, – улыбнувшись, сказал Сергей, но Николаю Николаевичу показалось, что говорил он это вяло и бесчувственно…
Николай Николаевич возненавидел зиму за то, что зимой хорошо только здоровым и сильным, за то, что зимой нельзя открыть окно, за то, наконец, что зима так долго тянется. Ему стало казаться, что не старость, а зима отняла у него все и оставила одни только воспоминания, которые тоже отнимают силы, но от которых становится грустно и хорошо.
Но Николай Николаевич так и не мог привыкнуть жить одними только воспоминаниями. Он ждал весны.
И весна пришла. Николай Николаевич давно уже следил за большой сосновой веткой, которая заглядывала в окно его комнаты. И вот солнечным мартовским полднем ветка сбросила с себя белую, великолепную, но, правда, давно уже дырявую шапку.
Николай Николаевич попросил устраивать его в кресле и подолгу просиживал теперь у окна.
За окном зима одну за другой сдавала свои позиции.
Сначала почернели натоптанные прохожими тропинки через рощу, потом стали появляться жёлтые пятна проталин, и наконец вся земля предстала перед глазами такой, какой застал её первый снег…
– Как хорошо! – сказала Лидия Николаевна, в первый раз открывая окно, когда роща уже чуть повеселела издалека ещё незаметной зеленью.
Но в душе Николая Николаевича не было той радости, какую он ожидал с приходом весны. То, что он ждал, пришло, но это оказалось не тем, чего он хотел. Он хотел жить.
«Пройдёт весна, – думал он, – высохнут цветы, а жизнь будет продолжаться. И она хороша всегда и везде: и в цветущем саду, и на занесённой метелью дороге, и даже у окна в кресле, с которого нельзя подняться…»
У большой старой берёзы почти каждый вечер встречались девушка и молодой человек, по-видимому, влюблённые.
Николай Николаевич любил наблюдать эти встречи, привык к ним, думал о них. Почти каждый вечер он говорил Лидии Николаевне: «Лида, посади меня к окну, я опаздываю на свидание», – и смотрел в рощу до тех пор, пока сумерки не съедали и рощу, и две фигуры у старой берёзы. Они ему даже иногда так и снились: девушка сидела, прислонившись к стволу берёзы, а молодой человек стоял, упёршись головой в толстый сук и держась за него обеими руками, и смотрел на девушку.
Но как-то Николай Николаевич заметил, что молодые люди вдруг стали посещать рощу в разное время. По всем признакам это была ссора.
«Какие глупые и какие счастливые, – думал Николай Николаевич. – Они страдают, ходят в разное время в одну и ту же рощу, но они молоды, и… звёзды над ними одни и те же».
В первый душный день, перед первой грозой, старость и болезни обступили постель Николая Николаевича, протягивая к нему свои костлявые руки. Николай Николаевич задыхался.
– Лида, – сказал он, с трудом отыскав среди тяжёлых видений бледное лицо дочери, – позови Серёжу… Сейчас же… в последний раз…
Ударил гром, и за окнами началась бешеная пляска стихий. Порывы ветра гулко разбивали об оконное стекло тяжёлые струи воды. Роща стонала, выла, всхлипывала. У Николая Николаевича стучало в висках, но дышать стало легче.
А когда гроза кончилась, Николай Николаевич почувствовал себя так хорошо, так легко, что вдруг сел в постели и бодрым голосом потребовал:
– К окну!
Испуганная Лидия Николаевна запротестовала.
– В кресло! – повторил Николай Николаевич твёрдо. – И открой окно настежь. Я здоров, и мне кажется, что я молод.
Он сидел у окна улыбаясь, и, действительно, на душе у него было так радостно и спокойно, будто ему двадцать лет и он только что помирился с любимой девушкой.
Прошедшая гроза – праздник всего зелёного мира. Солнце ещё не закатилось, и необсохшая роща ликовала в пронизывающих её лучах. Николай Николаевич видел, как у ближних деревьев вздрагивали нижние листья от падающих с мокрой листвы капель.
У старой берёзы стоял молодой человек. Николай Николаевич взглянул на часы, которые давно уже велел поставить на подоконник. Молодой человек должен был скоро уйти, а через полчаса должна прийти девушка.
Скоро вошёл запыхавшийся и растревоженный Сергей.
– Отец! Ну, как ты? – спросил он, быстро приближаясь к креслу. Отец и сын поцеловались.
– Я звал тебя, Серёжа… – спокойно заговорил Николай Николаевич. – Мне кажется, я… Николай Николаевич замолчал, повернулся лицом к окну и несколько мгновений глядел в рощу.
Когда он снова посмотрел на сына, Сергея Николаевича удивил необычный, давно уже не появлявшийся живой и весёлый взгляд отца. Николай Николаевич тихо сказал:
– Серёжа, ты видишь вон там, в роще, парня? У большой берёзы. Иди и скажи ему, чтобы он задержался там на полчаса… – И глядя на недоумённое лицо Сергея Николаевича, продолжал: – Да, да. Сходи и скажи ему, что это очень нужно. Пусть подождёт.
– Отец… – начал обеспокоенный Сергей Николаевич.
– Нет, нет… Я в своём уме, – перебил Николай Николаевич. – Сходи… я прошу тебя… иди, иди…
Пожимая плечами и оглядываясь, Сергей Николаевич вышел из комнаты.
Окно было открыто настежь, и комнату заполнял неповторимый запах обновлённой грозой берёзовой рощи.
Николай Николаевич сидел в кресле, слегка склонившись в сторону. Черты лица его застыли в спокойном, осмысленном движении.
Вернувшийся Сергей не сразу понял, что Николай Николаевич умер.