КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
С 1757 года Василий Кириллович Тредиаковский перестал появляться в академии наук, объясняя это сильной усталостью и потребностью в уединении; в 1759 году подписан приказ о его увольнении. Василий Кириллович, лишившись пособия, вынужден был подрабатывать уроками и наконец завершил перевод десятитомной «Древней Истории» французского историка Шарля Роллена.
В 1766 году увидела свет написанная гекзаметром гигантская поэма Тредиаковского «Тилемахида» – переложение романа французского священнослужителя, писателя, педагога, богослова Франсуа де Салиньяка Фенелона «Похождения Телемаха». Екатерина II выступила главным критиком поэмы, и не позволила Василию Кирилловичу голодать: время от времени оказывала ему денежную помощь, а в 1767 году назначила пенсию.
Хотя – издёвки над «Тилемахидой» вошли в придворную моду, а сама Екатерина часто заставляла провинившихся вельмож заучивать огромные отрывки из поэмы, называя это наказание величайшей пыткой.
Весной 1768 года состояние здоровья Тредиаковского резко ухудшилось. В одном из последних писем к писателю Ивану Логгиновичу Голенищеву-Кутузову, занимавшему в то время пост директора морского кадетского корпуса, он жаловался на слабость и немощь в ногах.
17 августа 1768 года Василий Кириллович Тредиаковский умер. Ему было 66 лет. Похоронили его на Смоленском кладбище.
Могила была утрачена: Смоленское кладбище пострадало от пренебрежения людей, и от наводнений (от наводнения 1777 года, и особенно сильно – от наводнения 1824 года). Местоположение ряда могил кануло в небытиё уже в XIX веке; особенные потери произошли в 1920-х – 1930-х годах, в период правления большевиков.
Василий Кириллович Тредиаковский родился 22 февраля (5 марта) 1703, умер 17 (6) августа 1769 года. Писатель, поэт, переводчик, литературный теоретик, один из основателей русского классицизма и русского силлабо-тонического стихосложения (стихосложения, основанного на соблюдении определённого количества слогов в строке при правильном чередовании в ней ударных и неударных слогов).
Миропонимание В. К. Тредиаковского ярко иллюстрирует его высказывание:
«Исповедую чистосердечно, что после истины ничего другого не ценю дороже в жизни моей, как услужение, на честности и пользе основанное, досточтимым по гроб мною соотечественникам».
А. С. Пушкин в своей рецензии «Путешествие из Москвы в Петербург» писал:
«Тредьяковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство изящного. В “Тилемахиде” находится много хороших стихов и счастливых оборотов».
Элегия о смерти Петра Великого
Что за печаль повсюду слышится ужасно?
Ах! знать Россия плачет в многолюдстве гласно!
Где ж повседневных торжеств, радостей громады?
Слышь, не токмо едина; плачут уж и чады!
Се она то мещется, потом недвижима,
Вопиет, слезит, стенёт, в печали всем зрима.
«Что то за причина?», – лишь рекла то Вселенна.
Летит, ах горесть! Слава весьма огорченна,
Вопиет тако всюду, но вопиет право,
Ах! позабыла ль она сказывать не здраво?
О когда хоть бы в сём была та неверна!
Но вопиет, вопиет в печали безмерна:
«Пётр, ах! Алексиевич, вящий человека,
Пётр, глаголю, российский отбыл с сего века».
Не внушила Вселенна сие необычно,
Ибо вещала Слава уж сипко, не зычно.
Паки Слава: «Российский император славный,
Всяку граду в мудрости и в храбрости явный.
Того правда, того милость тако украсила,
Чтоб всю тебя Вселенну весьма удивила.
Кто когда во искусстве? Кто лучший в науке?
Любовь ко отечеству дала ль место скуке?
Что же бодрость? Что промысл? Православна вера?
Ах! не имам горести ныне я примера!»
Паче грома и молнии се Мир устрашило,
И почитай вне себя той весь преложило.
Но по удивлении в незапной причине,
Со стенанием в слезах Вселенная ныне:
«Увы, мой Петре! Петре, верх царския славы!
Увы, предрагоценный! О судеб державы!
Увы, вселенныя ты едина доброта!
Увы, моя надежда! Тяжка мне сухота!
Увы, цвете и свете! Увы, мой единый!
Почто весьма сиру мя оставил, любимый?
Кто мя, Вселенну, тако иный царь прославит?
Кто толики походы во весь свет уставит?
Всюду тебе не могла сама надивиться,
Но уже Пётр во мне днесь, Пётр живый, не зрится!
Ах, увяде, ах, уже и сей помрачися!
Праведно, Россия, днесь тако огорчися».
Се бегут Паллада, Марс, Нептун, Политика,
Убоявшеся громка Вселенныя крика.
«Что тако, – глаголют, – мати, ты затела?"
Но Паллада прежде всех тут оцепенела,
Уразумевши, яко Петра уж не стало;
Петра, но российска: «Ах! – рече, – всё пропало».
Падает, обмирает, власы себе комит,
Всё на себе терзает, руки себе ломит,
Зияет, воздыхает, мутится очима,
Бездыханна, как мертва не слышит ушима,
Всех чувств лишенна, мало зде в себе приходит,
Тихо, непостоянно, так гласом заводит:
«Моё солнце и слава! Моя ты Паллада!
Куды ныне убегла? До коего града?
Я прочих мудрости всех мною наставляла;
А тебя я сама в той слышати желала.
О премудрый Петре! Ты ль не живеши ныне?
Кая без тебя мудрость уставится в чине?
Плачь, винословна, плачи, плачь, Философия,
Плачьте со мною ныне, науки драгие.
Стени, Механика, [и] вся Математика,
Возопий прежалостно и ты, Политика.
По тебе плакать будет в своём своё время,
Оставь мя ныне моё оплакать зол бремя.
Плачь со мною, искусство, но плачи чрезмерно:
Оставил нас Пётр, что я узнала, ей, верно.
Ах! Покинул всех нас Пётр, мудростей хранитель,
Своего государства новый сотворитель».
Марс: «Не о российском ли, мати, Петре слово,
Нарицаемом Марсе во всём свете ново,
Ему же в храбрости я не могу сравниться,
Разве только сень его могу похвалиться?»
Сказала Вселенна – Марс завопил жестоко,
Пал было, но встал зараз, на небо взвёл око:
«О небесни! Небесни! И вы зависть взяли,
Что толика прехрабра у земных отняли;
Большу же мне нанесли ныне вы обиду,
Попротивился бы вам без почтенна виду.
Но отдайте мне Петра, Петра в мощных славна,
В храбрости, в бодрости и в поли исправна».
В большу пришед Марс ярость, кинув шлем и саблю;
«Дела, – рече, – храбра я один не исправлю.
О Петре! Петре! Петре! Воине сильный!
При градех, и во градех, и в поли весь дивный.
Возвратись, моя радость, Марсова защита:
Марс не Марс без тебя есмь, ах! Но волокита.
Увы, мой Петре! Како возмогу стерпети
Тебе не сущу, в слезах чтобы не кипети?
Вем, что не должно храбру, но быти не можно,
Егда вем, яко уснул ныне ты не ложно.
Уснул сном, но по веках возбнуться* имущим;
Уснул сном, но нам многи печали несущим.
Впрочем, пойду скитаться, лишившись клеврета,
Оплачу Петра, всегда землёю одета».
Починает по том здесь Политика стужна**
Рыдати не инако как жена безмужна:
«Дайте, – глаголет, – плачу моему место, други,
Не могу бо забыти Петра мне услуги.
Кто ин тако первее скрасил Политику!
Кто меня в конец достигл толь весьма велику?
Рассмотрил, ввёл, пременил, укрепил он нравы,
Много о том глаголют изданные правы.
Но, о! И его правивш, Боже ты державный!
Почто мне Петра отнял? Тем подал плач главный.
Я толику на него надежду имела,
Чтоб воистину в первом месте уж сидела
Предо всеми; но твоя то божия сила,
Хотя сия причина весьма мне не мила».
Се под Нептуном моря страшно закипели,
Се купно с ветры волны громко заревели!
Стонет Океан, что уж другого не стало
Любителя. Балтийско – что близко то стало
Несчастье при берегах. Каспийско же ныне
Больше всех, что однажды плавал по нем сильне.
Всюду плач, всюду туга презельна бывает,
Но у Бога велика радость процветает:
Яко Пётр пребывает весел ныне в небе,
Ибо по заслугам там ему быти требе.
1730 год
___
*Возбнуться – проснуться, пробудиться.
**…Политика стужна… – Скорбная политика.