КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
В 1895 году исполнялось 35 лет служению Н. С. Лескова русской литературе. Он и ранее отклонял празднования.
Например, в письме 1890 года в редакцию газеты «Новое время» он просил «оставить без исполнения» мысль об устройстве «юбилейного праздника»:
«С меня слишком довольно радости знать, что меня добром вспомянули те люди, с которыми я товарищески жил, и те читатели, у которых я встретил благорасположение и сочувствие. “Сие едино точию со смирением приемлю и ничего же вопреки глаголю“. А затем я почитаю мой юбилей совершившимся и чрезвычайно удобно и приятно для меня отпразднованным».
И в начале 1895 года Лесков направил письмо редактору «Исторического вестника»
С. Н. Шубинскому:
«Уважаемый Сергей Николаевич! Очень может быть, что к вам обратятся с какими-нибудь предложениями по поводу исполнения 35 лет моих занятий литературою. Сделайте милость, имейте в виду, что я не только не ищу этого (о чём, кажется, стыдно и говорить), но я не хочу никого собою беспокоить, и не пойду ни в какой трактир, и у себя не могу делать трактира. А поэтому эта праздная затея никакого осуществления не получит, и ею не стоит беспокоить никого, а также и меня. Преданный вам Н. Лесков».
13 февраля 1895 года, на первой неделе Великого Поста, Лесков посетил выставку картин художников-передвижников в Академии художеств. Здесь выставили портрет Николая Семёновича, который написал В. А. Серов.
Во время работы над портретом Лесков шутливо писал:
«Я возвышаюсь до чрезвычайности! Был у меня Третьяков и просил меня, чтобы я дал списать с себя портрет, для чего из Москвы прибыл и художник Валентин Александрович Серов, сын знаменитого композитора Александра Николаевича Серова. Сделаны два сеанса, и портрет, кажется, будет превосходный».
Но на выставке чёрная рама портрета − показалась Лескову траурной. Чтобы развеяться, он поехал гулять в Таврический сад, в любимую свою «Тавриду», с удовольствием вдыхал морозный воздух, и простудил лёгкие: «непростительная неосторожность», как заметил впоследствии доктор.
21 февраля 1895 года в 1 час 20 минут сын Андрей нашёл Николая Семёновича мёртвым – он умер, как и хотел, во сне, без страданий и слёз, по одной версии, от приступа астмы, которой он страдал в последние годы жизни, по другой – от приступа стенокардии (первый приступ болезни он испытал на лестнице типографии журналиста, издателя, писателя, театрального критика и драматурга Алексея Сергеевича Суворина, где печаталось собрание его сочинений, 16 августа 1889 года, когда узнал о цензурном аресте шестого тома своих сочинений).
На его письменном столе остался Новый Завет, раскрытый на словах послания Апостола Павла: «Знаем, что когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворный, вечный…»
Лицо Лескова, по воспоминаниям современников, приняло самое лучшее выражение, какое у него было при жизни: выражение вдумчивого покоя и примирения.
За пару лет до кончины он, в том числе, отмечал и свои скромные желания относительно похорон:
«На похоронах моих прошу никаких речей обо мне не говорить. Я знаю, что во мне очень много дурного и что я никаких похвал и сожалений не заслуживаю. Кто хочет порицать меня, тот должен знать, что я сам себя порицал».
Он завещал похоронить его «самым скромным и дешёвым порядком», просил никогда не ставить на могиле «никакого иного памятника, кроме обыкновенного, простого деревянного креста».
О кресте Николай Семёнович в критическом этюде «Карикатурный идеал» писал:
«…скромному и истинно святому чувству нашего народа глубоко противно кичливое стремление к надмогильной монументальности с дутыми эпитафиями, всегда более или менее неудачными и неприятными для христианского чувства. Если такая претенциозность и встречается у простолюдинов, то это встречается как чужеземный нанос − как порча, пробирающаяся в наш народ с Запада, − преимущественно от немцев, которые любят “возводить” монументы и высекать на них широковещательные надписи о деяниях и заслугах покойника. Наш же русский памятник, если то кому угодно знать, − это дубовый крест с голубцом − и более ничего. Крест ставился на могиле в знак того, что здесь погребён христианин; а о делах его и значении не считают нужным писать и возвещать, потому что все наши дела − тлен и суета. Вот почему многих и самых богатых и почётных в своём кругу русских простолюдинов камнями не прессуют, а “означают”, − заметьте, не украшают, а только “означают” крестом. А где от этого отступают, там, значит, отступают уже от своего доброго родительского обычая, о котором весьма позволительно пожалеть».
Похоронен 7 марта (23 февраля по старому стилю) на Литераторских мостках Волкова кладбища.
Писатель, журналист и издатель Николай Александрович Лейкин в «Воспоминаниях о Николае Лескове» так писал о похоронах:
«1895, 23 февраля
На похоронах Н.С. Лескова. Утром к 11 ч. я и жена прибыли к дому № 50 на Фурштадтской улице, откуда должно было быть вынесено тело Лескова. Нам тотчас же сообщили, что панихида уже началась и что в квартиру войти нельзя, до того она переполнена приехавшими отдать поклонение телу покойного. У ворот стояла также толпа народа. Я вышел из саней и встретился с М. М. Стасюлевичем и Ан. Ф. Кони. Они стояли на тротуаре и разговаривали. Мы поздоровались. Дальше стояла ещё группа писателей. Тут были С. Н. Терпигорев, только что оправившийся от болезни, Д. С. Мережковский, С. Н. Шубинский, В. А. Тихонов. Поодаль прохаживался В. П. Буренин. Вскоре приехал издатель «Нивы» Маркс и тоже остановился на тротуаре. Тело вынесли в 11 1/2 ч., и гроб, окрашенный под дуб жёлтой масляной краской, поставили на дроги, запряжённые парой лошадей. Невзирая на завещание покойного, всё-таки была некоторая помпа в похоронах: пел хор полковых певчих, хотя и не в кафтанах, и перед дрогами шли шесть человек с фонарями, и когда шествие тронулось, то появились и два конных жандарма. Из актёров я заметил на выносе только Н. Ф. Сазонова. Он шёл за гробом вместе с женой своей − писательницей С. И. Смирновой. В частности, она записывала в 1895:
“Февраль, 22. Ездила на панихиду к Лескову. Панихиды не застала, поклонилась только его телу. Несмотря на завещание, чтобы никаких церемоний над его гробом не было и чтобы после вскрытия сам гроб был закрыт, он лежит убранный зеленью, в ногах у него венки, комната уставлена пальмами. Около покойника толкутся какие-то дамы, есть один военный и молодой человек в студенческой форме, может быть, сын его. Но лиц печальных, огорчённых не видно совсем… Народу мало, у ворот ни одного извозчика. Несмотря на свой большой талант, для толпы он не был кумиром.Февраль, 23. Была на выносе, у Лескова. По его завещанию, о дне похорон не было объявлено, поэтому набрались только те, кто получил личное приглашение, очень небольшой кружок. Среди металлических венков один из живых роз от сына и невестки. На венке „Петербургской газеты“ было сначала написано _Лесникову_, потом две буквы стёрли, осталось пустое место. Какая-то старушка, повязанная платком, положила перед гробом земной поклон. Но в публике за панихидой никто даже и не крестился. Певчими были все детишки в солдатской форме… Одно только тиканье маятников стенных часов напоминало мне прежний кабинет Лескова. Бывало войдёшь и прежде всего слышишь среди тишины звук нескольких маятников… Простой деревянный гроб поставили на просторные парные дроги, по последнему разряду, покрытые золотым покровом, прикрепили венки и повезли на Волково кладбище. По дороге провожатые стали исчезать. Первым ушёл Шубинский, за ним Шершевский, потом мы с Н. Каждый провожает покойника до той улицы, на которой сам живёт. Литераторов было маловато, зато были Кони и Маркс. Я шла по Литейной с Бурениным, который в своих фельетонах очень зло и несправедливо нападал на покойника, но за гробом всё-таки шёл”.
Процессия двинулась по направлению к Литейной. Тело везли более дальним путём: по Литейной и по Владимирской, тогда как был путь более близкий на Волково кладбище − по Лиговке. Я и жена проводили тело до Литейной и поехали прямо на кладбище, дабы встретить процессию на месте. Там мы уже встретили довольно много ожидающих тело. Побывав на могиле отца, матери и дядей, погребённых на том же кладбище, я встретился с писателями С. В. Максимовым, К. С. Баранцевичем, В. И. Немировичем-Данченко, Д. Л. Мордовцевым, П. В. Быковым, К. К. Случевским и др. Из актёров стояли А. А. Нильский и Е. И. Левкиева. Только около часа дня прибыло тело и было внесено в церковь. Отпевали Лескова в старой церкви, гроб во время отпевания, согласно его воли, в церкви не открывали, так что и венчик, и разрешительную молитву пришлось прикрепить гвоздём к крышке гроба. В церкви я заметил Вл. С. Соловьёва. Он приехал к самому отпеванию. Похоронили Лескова на Литературных мостках, недалеко от Белинского. Речей на могиле произнесено не было никаких. К самому опусканию тела в могилу какой-то профессор привёз венок от журнала “Русская мысль” из Москвы. Здесь у могилы увидал я и второго брата Соловьёва, Всеволода, а также В. О. Михневича, М. И. Пыляева. Я умышленно поименовываю всех из пишущей братии, кто был на похоронах, чтобы показать, как много кого не было. Редакторы газет и журналов, за исключением М. М. Стасюлевича, все отсутствовали. Была жена Суворина с дочерью, а самого Суворина не было, а он у него в газете много писал и в доме был когда-то своим человеком. Не были и молодые писатели на похоронах. Это замечательная их черта, что они как-то игнорируют похороны литературных деятелей. Не были, например, А. Н. Маслов (Бежецкий), Сыромятников (Сигма), А. Будищев, В. Шуф, а они были здоровы. Вечером я их встретил в Литературно-артистическом кружке. Не были и женщины-писательницы.Погода была прелестная, солнечная, на солнце таяло, и на ветках голых прутьев кладбищенских кустарников весело чирикали воробьи.
24 февраля
Прекрасный солнечный день. На солнце тает, а в тени 5–6° мороза. Утром развернул газеты и прочёл описание похорон Лескова. Покуда никакой о нём оценки, как о писателе. Неужели так никто и не скажет ничего? Похоронили его сухо, я ожидал, что к похоронам его отнесутся теплее. Его судьба такая, что ли. При жизни ему не устроили и юбилея. Говорят, он отказывался. Но и Григорович отказывался, а как праздновали его юбилей! Поражает меня также, что на похоронах Лескова не были его сослуживцы по Мин[истерству] народного просвещения Л. Н. Майков и Н. Н. Страхов. Я спрашивал Случевского об их здоровье. Они были здоровы. Не был и брат Майкова, вице-президент Академии, не был поэт Голенищев-Кутузов, не был Поздняк, так отчётливо именующий себя беллетристом на обедах беллетристов, не были и писатели князь Волконский и князь Голицын (Муравлин)».
Надпись на нём коротка и скромна:
«Николай Семёнович Лесков
1831−95».
Рядом похоронены сын, Андрей Николаевич, и жена, Анна Ивановна.
За год до смерти Н. С. Лесков писал:
«Думаю и верю, что “весь я не умру” Но какая-то духовная постать уйдёт из тела и будет продолжать вечную жизнь»…
Николай Семёнович Лесков родился 16 февраля 1831, умер 5 марта 1895 года. Писатель, публицист, литературный критик.
Когда называют фамилию «Лесков», практически всем приходит на ум только одно его произведение – сказ «Левша» (1881). Но Николай Семёнович – автор семи романов, одной пьесы и нескольких десятков повестей и рассказов.
Творчество Лескова отличается широтой охвата разнообразных явлений русской действительности, в нём представлено множество колоритных и оригинальных характеров. Проблема народа, поставленная в литературе 60-х годов, была одной из центральных в его творчестве («Я не изучал народ… – говорил он о себе, – я вырос в народе»). Преимущественное внимание он уделял изображению необычных исключительных событий, ярких, цельных личностей. Одной из главных особенностей, присущих Лескову, является живая манера изложения, язык, близкий к разговорному. Язык его произведений сильно отличается от литературного, но данная особенность не превращает их в слишком примитивные и простые.
Критик Д. Святополк-Мирский называл Лескова
«самым русским из русских писателей». Максим Горький сказал о нём так: «как художник слова Н. С. Лесков вполне достоин стоять рядом с такими творцами литературы русской, каковы Л. Толстой, Гоголь, Тургенев, Гончаров».
На краю света
Глава двенадцатая
Досказывать ли вам конец? Он не мудренее начала.
Когда мы проснулись, дикарь подладил под меня принесённые им лыжи, вырубил мне шест, всунул в руки и научил, как его держать; потом подпоясал меня верёвкою, взял её за конец и поволок за собою.
Спросите: куда? Прежде всего за медвежатину долг платить. Там мы надеялись взять собак и ехать далее; но поехали не туда, куда вначале влекла меня моя неопытная затея. В дымной юрте нашего кредитора ждало меня ещё одно поучение, имевшее весьма решительное значение на всю мою последующую деятельность. В том было дело, что хозяин, которому мой дикарь шапку покинул, совсем не на охоту в то время ходил, когда прибегал мой избавитель, а он выручал моего Кириака, которого обрёл брошенного его крещёным проводником среди пустыни. Да, господа, тут в юрте, близ тусклого вонючего огня, я нашёл моего честного старца, и в каком ужасном, сердце сжимающем положении! Он весь обмёрз; его чем-то смазали, и он ещё жив был, но ужасный запах, который обдал меня при приближении к нему, сказал мне, что дух, стерёгший дом сей, отходит. Я поднял покрывавшую его оленью шкуру и ужаснулся: гангрена отделила всё мясо его ног от кости, но он ещё смотрел и говорил. Узнав меня, он прошептал:
− Здравствуй, владыко!
В несказанном ужасе я глядел на него и не находил слов.
− Я ждал тебя, вот ты и пришёл; ну, слава Богу. Видел степь? Какова показалась?.. Ничего − жив будешь, опыт иметь будешь.
− Прости, − говорю, − меня, отец Кириак, что я тебя сюда завёл.
− Полно, владыко. Благословен будь приход твой сюда; опыт получил, и живи, а меня скорей исповедуй.
− Хорошо, − говорю, − сейчас; где же у тебя святые дары, − они ведь с тобой были?
− Со мной были, − отвечает, − да нет их.
− Где же они?
− Их дикарь съел.
− Что ты говоришь!
− Да!.. съел! Ну, что говорить, − тёмный человек… спутан ум… Не мог его удержать… говорит: «Попа встречу − он меня простит». Что говорить?.. всё спутал…
Неужто же, − говорю, − он и миро съел!
− Всё съел, и губочку съел, и дароносицу унёс, и меня бросил… верит, что «поп простит»… Что говорить?.. спутан ум… простим ему это, владыко, − пусть только нас Христос простит. Дай слово мне не искать его, бедного, или… если отыщешь его…
− Простить?
− Да; Христа ради прости; и… как приедешь домой, гляди, вражкам ничего о нём не сказывай, а то они, лукавые, пожалуй, над бедняком-то свою ревность покажут. Пожалуйста, не сказывай.
Я дал слово и, опустясь возле умирающего на колени, стал его исповедовать; а в это самое время в полную людей юрту вскочила пёстрая шаманка, заколотила в свой бубен; ей пошли подражать на деревянном камертоне и ещё на каком-то непонятном инструменте, типа того времени, когда племена и народы, по гласу трубы и всякого рода муссикии, повергались ниц перед истуканом деирского поля, − и началось дикое торжество.
Это моление шло за нас и за наше избавление, когда им, может быть, лучше было бы молиться за своё от нас избавление, и я, архиерей, присутствовал при этом молении, а отец Кириак отдавал при нём свой дух богу и не то молился, не то судился с ним, как Иеремия пророк, или договаривался, как истинный свинопас евангельский, не словами, а какими-то воздыханиями неизглаголанными.
− Умилосердись, − шептал он. − Прими меня теперь как одного из наёмников Твоих! Настал час… возврати мне мой прежний образ и наследие… не дай мне быть злым дьяволом в аде; потопи грехи мои в крови Иисуса, пошли меня к нему!.. хочу быть прахом у ног его… Изреки: «Да будет так»…
Перевёл дух и опять зовёт:
− О доброта… о простота… о любовь!.. о радость моя!.. Иисусе!.. вот я бегу к тебе, как Никодим, ночью; вари ко мне, открой дверь… дай мне слышать Бога, ходящего и глаголющего!.. Вот… риза твоя уже в руках моих… сокруши стегно моё… но я не отпущу тебя… доколе не благословишь со мной всех.
Люблю эту русскую молитву, как она ещё в двенадцатом веке вылилась у нашего Златоуста, Кирилла в Турове, которою он и нам завещал «не токмо за свои молитися, но и за чужия, и не за единыя христианы, но и за иноверныя, да быша ся обратили к Богу». Милый старик мой Кириак так и молился − за всех дерзал: «всех, − говорит, − благослови, а то не отпущу тебя!» Что с таким чудаком поделаешь?
С сими словами потянулся он − точно поволокся за Христовою ризою, − и улетел… Так мне и до сих пор представляется, что он всё держится, висит и носится за ним, прося: «благослови всех, а то не отстану». Дерзкий старичок этот своего, пожалуй, допросится; а тот по доброте своей ему не откажет. У нас ведь это всё in sancta simplicitate (1) семейно со Христом делается. Понимаем мы его или нет, об этом толкуйте как знаете, но а что мы живём с ним запросто − это-то уже очень кажется неоспоримо. А он попросту сильно любит…
(1) В святой простоте (лат.).
Н. С. Лесков. На краю света // Лесков Н. С. Собрание сочинений в 11 томах. − М.: ГИХЛ, 1957. − Т. 5. − С. 451–517.