КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
В декабре 1896 года Константин Михайлович Станюкович отметил тридцатипятилетие литературной деятельности. Празднование вышло очень торжественным, пышным, чего он стеснялся. Он получил множество приветственных речей, адресов, телеграмм от писателей (например, от Владимира Галактионовича Короленко, Антона Павловича Чехова, Николая Георгиевича Гарина-Михайловского), от студентов, от редакций газет и журналов. В письмах… отмечалась глубоко прогрессивная роль его творчества «на благо русского общества и народа». Его благодарили за то, что его «живое, одушевлённое слово всегда будило общественную совесть, всегда призывало на борьбу за свободу совести и мысли», за то, что он, несмотря на преследования правительства, оставался «писателем-гражданином, служившим весь век образцом стойкости убеждений».
Санкт-Петербургский комитет грамотности присудил Станюковичу золотую медаль имени Александра Фомича Погосского (писателя, драматурга, издателя, который целью своего творчества считал просвещение народа), и постановил учредить в Севастополе народную читальню имени юбиляра.
Станюковича радовала эта высокая оценка, но скромность и требовательность к себе заставили его написать письмо к устроителям праздника:
«Я не заблуждаюсь насчёт своих литературных заслуг и не бывал в роли Нарцисса. Если я никогда и ни при каких обстоятельствах не служил пером тому, что считал вредным или безнравственным, то ведь это не достоинство, а примитивная обязанность всякого несколько уважающего себя литератора… Что же касается до моей деятельности как беллетриста, то она ничего выдающегося не представляет в исключительно художественном смысле, чтобы за неё чествовать… Я же как писатель был и есть, выражаясь метафорически, одним из матросов, не боящихся бурь и штормов и не покидающих корабля в опасности, но ни капитаном, ни старшим офицером, ни даже рулевым литературным не был».
Последние годы Станюковича были омрачены смертью (в 1898 году) от тифа шестнадцатилетнего сына Константина, болезнью, нуждой.
В 1900 году врачи отправили К. М. Станюковича на лечение в Крым. Там Станюкович продолжал много работать, но в ноябре 1902 года, после того, как журнал «Юный читатель» получил последние страницы повести «Севастопольский мальчик», Константин Михайлович с сильным мозговым переутомлением и общим нервным расстройством (как выяснилось, у него был и диабет), по совету докторов, уехал лечиться в Италию. Сначала пожил в Риме, затем переехал в Неаполь. Борясь с прогрессирующей слепотой, − продолжал писать.
В воспоминаниях историк Николай Николаевич Фирсов писал так:
«Последние полгода, проведённые им сплошь в Неаполе, были жестоко мучительны. … он … с ужасом сознавал, что жизнь уходит, что работоспособность падает, что в силу своего темперамента и болезни он не может сдерживать порывы раздражительности, что он поколебал связи с наиболее близкими, дорогими ему издавна людьми. Всё это, не говоря уже о постоянных денежных затруднениях, причиняло ему жестокую душевную боль».
В Неаполе его поддерживали друзья − Н. К. Кольцов, Е. П. Мельникова, В. Д. Введенский и другие.
Но и в этом положении Станюкович продолжал работать. В течение 1902 года, например, в Москве переиздали сборник «Рассказы из морской жизни», а в Санкт-Петербурге – сборник «Маленькие рассказы».
«Мне же работать необходимо. И не могу я не работать. Только проснусь утром − мозг требует упражнения, как желудок пищи в известные часы», − говорил он друзьям, уговаривавшим его поберечь себя.
Пройдя обследование и пролечившись в госпитале, в начале января 1903 года он слаб, плохо видит, не может читать, и это сильно его удручает.
8 февраля умерла старшая дочь Наталья. Близкие не сообщили ему об этом.
В марте в «Русских Ведомостях» начинают печатать рассказ «Тоска». Станюкович готовится к возвращению в Россию. Но в конце месяца здоровье снова стало ухудшаться, и его сначала положили в немецкий госпиталь, а оттуда переправили в частную клинику.
Константин Михайлович Станюкович скончался в Неаполе на руках Е. П. Мельниковой в 01:45 20 мая 1903 года. Известны последние его слова: «Я так любил людей! Я так сильно любил людей!»
Похоронили его на муниципальном кладбище Поджиореале. На погребение − пришли все русские из города и окрестностей, кто успел узнать смерти. Самый большой венок был с надписью: «Станюковичу от русских».
01 июня в «Русских Ведомостях» посмертно опубликован рассказ «Оба хороши» с посвящением Н. Н. Фирсову.
В год смерти за «Морские рассказы» К. Станюкович был удостоен самой высокой литературной награды России своего времени − премии имени Александра Сергеевича Пушкина, которую вручала Императорская академия наук за оригинальные произведения изящной словесности.
На могиле лежит плита, а в изголовье – неотёсанный валун с условным «портретом» К. М. Станюковича.
В штормовые дни на кладбище слышен гул моря…
Константин Михайлович Станюкович родился 30 марта 1843, умер 20 мая 1903 года. Писатель, при всём многообразии творчества (написал более десяти романов, большое число рассказов и повестей, в которых правдиво изображена жизнь пореформенной России), известный произведениями на темы из жизни военно-морского флота, один из основоположников русской «морской» литературы.
Писатель, журналист, военный корреспондент Леонид Сергеевич Соболев в 1958 году писал:
«Станюкович любил образ корабля, легко несущийся по голубой глади океана под ровным, постоянным пассатным ветром, надувающим его многоярусные паруса.
Не так ли и литературный талант его, наполнив свои паруса вечным океанским ветром, верным спутником молодости, вышел на безмерные просторы времён, сам не заметив, где перешёл он таинственную грань между забвением и бессмертием, подобно тому как идущий в дальнем плавании корабль не замечает меридианов, пересекаемых им?
Более полустолетия минуло с тех пор, когда выпало перо из рук писателя, а книги его всё ещё живут. И всё ещё идёт полным ветром его корабль под белыми парусами, чистыми и незапятнанными, как чиста и незапятнана была совесть этого примечательного русского писателя.
И счастливы будут те из нас, современных морских писателей, чьи книги угонятся в океане времён за этим белоснежным кораблём, несущим на палубе вечно живые образы русских матросов и офицеров».
История одной жизни
Повесть
(Отрывок)
XXXIX
Пришла весна.
«Граф» худел и слабел с каждым днём в течение зимы и теперь с трудом мог делать несколько шагов по комнате. Большую часть времени он сидел в кресле или лежал на постели.
Но он и думать не хотел, что дело его проиграно окончательно и что смерть уже витает над его изголовьем. Он, напротив, питал какую-то упорную надежду, что поправится, как только наступят тёплые вешние дни, а там и лето… Антошка обещал нанять на Петровском Острове маленькую дачу… Там, на чистом воздухе, он окончательно выздоровеет.
Даже зеркало, отражавшее лицо мертвеца, не колебало этой уверенности. Не смущали его и исхудалые ноги, и руки, и выдающиеся на плоской груди рёбра…
И он добросовестно глотал какие-то пилюли, принимал микстуру и насильно, без всякого аппетита, пил молоко и ел бульон и мясо.
Ещё бы! Ему теперь так хотелось жить, этому горемычному бродяге, бесконечно счастливому в это последнее время, когда они жили с Антошкой на свои кровные денежки. И как же Антошка баловал его: и вино ему покупал, и недурные сигары, и на газету для него подписался, и по вечерам, возвратившись из завода, читал ему или рассказывал про заводские дела и новости.
Как же не хотеть жить, когда на каждом шагу видишь трогательную преданность близкого существа и сам бесконечно любишь его и радуешься его успехам. А Антошка решительно преуспевал. За какую-то его выдумку («граф» при самом подробном объяснении автора «выдумки» не мог понять, в чём дело) ему выдали недавно триста рублей награды, и сам директор завода призывал Антошку и хвалил его…
И нередко «граф», замечая, что Антошка грустен, говорил ему, стараясь придать своему глухому голосу весёлый тон:
− Ты что, голубчик, нос опустил?.. Думаешь, я умирать собираюсь. Дудки, братец! Опольевы живучи… Вот только тепло придёт… Ты увидишь…
− И вовсе не думаю, Александр Иваныч… Ещё как поправитесь… Вот как тёплое воскресенье придёт, поедем дачу нанимать… Деньги у нас, слава Богу, есть…
И Антошка употреблял чрезвычайные усилия, чтобы казаться весёлым и не разрыдаться, слушая эти полные надежды слова.
Ему сказали доктора, что дни «графа» сочтены, да он и сам видел это, и горю его не было границ. Нередко он выбегал из комнаты на лестницу и плакал, как ребёнок. Нередко во время работы на заводе он утирал навёртывавшиеся слезы − ведь «граф» был у него единственный человек, которого он любил. И вдруг потерять его тогда, когда жизнь их обоих так хорошо устроилась!
И Елизавета Марковна, и другой доктор советовали перевести больного в больницу, но Антошка и слышать об этом не хотел, зная, что «граф» ни за что не согласится. И кто же будет по ночам около него?..
Каждое утро Антошка уходил со страхом, что вернётся домой и не застанет в живых «графа», и каждое утро просил хозяйку дать знать на завод, если Александру Ивановичу будет плохо.
Несмотря на протесты «графа», в последние дни у него в комнате дежурила сиделка. Антошка настоял на этом, убедив «графа», что это необходимо. По крайней мере она будет аккуратно следить за приёмами лекарства.
«Граф» в конце концов покорно согласился и заметил:
− Пусть будет по-твоему, а как потеплеет, мы, брат, сиделку спровадим… И то я тебе дорого стою… Слишком уж ты балуешь меня, Антоша… Роскошествуешь ты очень…
− Что Вы, Александр Иваныч… И вовсе у нас немного выходит…
− Небось вижу… Вино-то одно чего стоит… Ну да, голубчик, скоро я тебя освобожу от этих расходов… Поправлюсь, и войдём в бюджет…
Антошка отворачивался, чтобы скрыть слёзы.
В этот вечер, когда Антошка вернулся с завода, «граф» объявил, что чувствует себя гораздо лучше, и вместе с Антошкой пил чай, сидя в кресле. Он был особенно разговорчив и весел.
Напрасно Антошка останавливал его, объясняя, что ему вредно много говорить, «граф» не слушал и возбуждённо, порывисто заговорил:
− Да что ты, братец, точно меня умирающим считаешь?.. Я жить хочу и буду жить… Слышишь, Антоша!.. Милый, дорогой мой… Довольно я мыкался, терпел унижения, делал подлости, пьянствовал… побирался… Я встретил тебя, такого же горемыку, бедного, брошенного… и твоя любовь привязала меня к жизни и пробудила во мне человека.
Он задыхался и всё-таки продолжал, точно торопясь высказаться, глядя с бесконечною нежностью на Антошку:
− И теперь, когда я горжусь тобою, твоими успехами, когда я так привязался к тебе, моему умному, славному мальчику, и вдруг умереть… Нет… Я этого не желаю… Ты что же плачешь, мой милый… Зачем ты так смотришь?.. Или в самом деле…
Выражение ужаса вдруг исказило черты «графа». Он шевелил губами, и звука не было. Он как-то жалобно замычал и бесконечно грустными глазами, точно моля о помощи, глядел на Антошку.
− Это ничего… пройдёт… доктор говорил… ей-богу, ничего, Александр Иваныч, − безумно выбрасывал слова Антошка и припал к холодеющей руке «графа», орошая её слезами.
− Сейчас бегу за доктором, Александр Иваныч.
«Граф» отрицательно помахал головой, не сводя тускнеющего взгляда с Антошки.
− Ну, так пошлю…
И Антошка выбежал, чтобы распорядиться.
Когда он вернулся в комнату, «граф» уж не дышал.
Через три дня за скромным гробом шли на Смоленское кладбище три человека: Антошка, бывшая квартирная хозяйка и прачка Анисья Ивановна, и Нина. Она приехала в Петербург, получив от Антошки телеграмму о смерти дяди.
Других родных он не известил.
Никто не говорил речей на могиле «графа». Только Антошка безутешно рыдал, и плакали Анисья Ивановна и Нина.
Возвращаясь с кладбища работать на завод, Антошка ещё сильнее почувствовал своё сиротство. Но, сознавая себя одиноким, он знал, что благодаря покойнику он бодро и стойко выдержит битву жизни… Она уже улыбалась ему, ещё недавно несчастному нищенке.
В то же лето на могиле «графа» красовался красивый железный памятник, весь сделанный руками Антошки.