КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
Гавриил Романович Державин незадолго до кончины удалился на покой, и жил в своём имении в селе Званка.
Старость в те времена начинали ощущать рано. В 1808 году, за восемь лет до ухода, он всерьёз задумывался о смерти, готовясь к ней по-христиански, – это видно по его продуманным, спокойным стихотворениям.
Скорее всего, смерть Гавриила Романовича произошла из-за проблем с сердцем − именно на этот недуг указывают симптомы, подробно, как и обстоятельства смерти, описанные в его биографии поэтом, переводчиком, критиком, мемуаристом, историком литературы Владиславом Фелициановичем Ходасевичем:
«Ночью на 5 июля случились у него лёгкие спазмы в груди, после которых сделался жар и пульс участился. День прошёл как обычно. Только уже под вечер, раскладывая пасьянс, Державин вдруг изменился в лице, лёг на спину и стал тереть себе грудь. От боли он громко стонал, но затем успокоился и уснул. Вечером, за бостоном, его стали уговаривать ехать в Петербург, к известному доктору Роману Ивановичу Симпсону. Но он наотрез объявил, что ни в коем случае не поедет, а пошлёт только подробное описание болезни с запросом, как поступать и что делать.
Он, однако ж, не написал и письма, потому что два дня чувствовал себя отменно, гулял, работал в кабинете, слушал Парашино чтение, жаловался, что понапрасну его морят голодом. 8 числа к ужину заказал он себе уху, ждал её с нетерпением и съел две тарелки. Немного спустя ему сделалось дурно. Побежали за Максимом Фомичём. Державин прошёл в кабинет, разделся и лёг на диван. Призвав Аврамова, стал он ему диктовать письмо в Петербург, к молодому Капнисту.
“Пожалуй, уведомь, братец Семён Васильевич, Романа Ивановича, что сегодня, то есть в субботу, часу поутру в седьмом, я принимал обыкновенное моё рвотное, которое подействовало очень хорошо… я думал, что болезнь моя совсем прошла; но после полудня часу в 6-м мне захотелось сильно есть. Я поел ухи… мне было очень хорошо; но через четверть часа опять поднялись пары… Когда поднимаются сии пары, то вступает жар в виски, сильно жилы бьются и я некоторое время как опьяневаю; но спасибо, всё это бывает весьма коротко: я получаю прежнее положение, − кажется, здоров, но употреблять не могу пищу, и довольно строгий содержу диэт. Боюсь, чтоб как не усилилась эта болезнь, хотя не очень большая, но меня, а особливо домашних много беспокоющая. А теперь почувствовал лихорадку, то есть маленький озноб, и сделались сини ногти. Расскажи ему всё подробно и попроси средства, чтобы избавиться. Впрочем, мы, слава Богу, находимся по-прежнему в хорошем состоянии”. Далее собственною рукою приписал он: “Кланяйся всем. Покорнейший ваш Державин”. И ещё велел сделать постскриптум: “Пожалуй, доставь немедленно приложенную записочку Петру Ивановичу Соколову”.
После диктовки начались у него сильные боли. Он стонал и по временам приговаривал:
− Ох, тяжело! Ох, тошно!.. Господи, помоги мне грешному… Не знал, что будет так тяжело; так надо! Господи, помилуй меня, прости меня!.. Так надо, так надо!
Так он долго стонал и жаловался, порой с укоризною прибавляя ещё одно слово, которое относилось, должно быть, к съеденной ухе:
− Не послушался!
Однако и эта боль миновалась, он перестал стонать, приободрился.
− Вы отужинали? − спросил он, − больно мне, что всех вас так взбудоражил; без меня давно бы спали.
Тут опять поднялся разговор о поездке в Петербург. Державин противился, но потом уступил и часов в одиннадцать приказал Аврамову сделать второй постскриптум:“
После сего часу в десятом вечера я почувствовал настоящую лихорадку, а в постелю ложившись напьюсь бузины; завтра же тётенька думает, коль скоро лучше того не будет, то ехать в Петербург”.
В самом деле, напился он бузины и перешёл из кабинета в спальню. Там вскоре страдания возобновились, и через несколько времени Аврамов уже продолжал письмо от своего имени: “В постели после бузины сделался жар и бред. Наконец, Дарья Алексеевна приказала Вам написать, что они решились завтрашний день ехать в Петербург; если же Бог даст дяденьке облегчение и они во вторник в Петербург не будут, то тётенька вас просит прислать нарочного сюда на Званку с подробным наставлением Романа Ивановича Симпсона. Ваш покорнейший слуга Евстафий Аврамов”.
Но странному письму и на этом не суждено было кончиться. Державин лежал без памяти, Дарья Алексеевна велела сделать ещё приписку:
“Р. S. Тётенька ещё приказала Вам написать, что дяденьке нет лучше, и просит Вас, чтобы Вы или кто-нибудь из братцев Ваших, по получении сего письма, поспешили приехать на Званку, как можно скорее”.
В исходе второго часа, когда Дарья Алексеевна удалилась на время и в спальне остались только Параша с доктором (который совсем растерялся и не знал, что делать), Державин вдруг захрипел, перестал стонать, и всё смолкло. Параша долго прислушивалась, не издаст ли он ещё вздоха. Действительно, вскоре он приподнялся и глубоко протяжно вздохнул. Опять наступила тишина, и Параша спросила:
− Дышит ли он ещё?
− Посмотрите сами, − ответил Максим Фомич и протянул ей руку Державина. Пульса не было.
Параша приблизила губы к губам его и уже не почувствовала дыхания».
В кабинете Гавриила Романовича Державина на аспидной доске были написаны последние строки:
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей…
Г. Р. Державин оставил завещание, в котором просил похоронить его в Варлаамо-Хутынском Преображенском монастыре, недалеко от Новгорода.
Гроб на лодке по Волхову переправили от усадьбы к монастырю. Похоронили в левом приделе Спасо-Преображенского собора, который был переосвящён в его честь во имя архангела Гавриила. Скромная надгробная плита лежит на каменном полу.
В 1842 году там же похоронили и жену Дарью Алексеевну.
Во время Великой Отечественной войны монастырь разрушили немцы, и могила Державина оказалась под развалинами собора (в 1945 году удалось обнаружить только мраморную урну с памятника, её передали в музей).
В 1958 году, в присутствии комиссии, могилы вскрыли, и останки, с найденными вещами и досками гробов в ящике, перевезены в Новгородский кремль. В сквере рядом с Грановитой палатой и Софийским собором в Новгороде построили склеп. И 29 января 1959 года, в 7 часов вечера, прах Державиных предали земле.
В 90-е годы монастырь начали интенсивно восстанавливать (приступили же в 1976 году). И 15 июня 1993 года (к 250-летию со дня смерти Гавриила Романовича), прах супругов вернулся в собор.
В стихотворении «На кончину Г. Р. Державина» поэт, драматург Василий Васильевич Капнист писал:
Державин умер!.. слух идёт,
И все молве той доверяют.
Но здесь и тени правды нет:
Бессмертные не умирают.
Гавриил Романович Державин, поэт эпохи Просвещения, государственный деятель Российской империи, сенатор, действительный тайный советник, родился 14 июля 1743, умер 20 июля 1816 года.
Поэтическое творчество Гавриила Романовича велико, многожанрово, разнообразно: оды, посвящённые историческим событиям и конкретным личностям, меткие эпиграммы, из-за которых он нажил себе немало врагов.
Историк литературы, критик, доктор филологических наук, профессор Григорий Александрович Гуковский так говорил о Державине:
«Его стихи рвут из рук, их переписывают в заветные тетради, они не нуждаются даже в печати, их и без того знают наизусть все; они злоба дня; их читают не в тиши кабинетов, а на общественных гуляньях, за многолюдным обедом, в гостиной, в передней… на весёлой пирушке… Всякому интересно заглянуть в стихи, где продёрнут известный вельможа, где остро говорится о политике, где автор высказывается о вчерашнем событии…»
***
Уж я стою при мрачном гробе,
И полно умницей мне слыть;
Дай в пищу зависти и злобе
Мои все глупости открыть:
Я разум подклонял под веру,
Любовью веру возрождал,
Всему брал совесть в вес и меру
И мог кого прощать – прощал.
Вот в чём грехи мои, недуги,
Иль лучше пред людьми прослуги.
1808 г.