КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
Александр Александрович Блок многим современникам казался не подверженным никаким недугам Аполлоном: был кудрявым, стройным, ясноглазым, со здоровым цветом лица; очень редко обращался к врачам, много работал…
Историки часто вспоминают выступление, состоявшееся незадолго до его ухода из жизни, на пушкинском вечере. Тогда, говоря о Пушкине, Александр Блок резюмировал: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем; жизнь потеряла смысл». Эти слова стали предисловием к его собственной кончине.
К началу весны 1921 года Блок чувствовал себя неважно, страдал от цинги и астмы, но по-прежнему работал. Доктор Пекелис, живший с ним в одном доме, ничего смертельно опасного в этих недомоганиях не находил.
В начале мая Александр Александрович, в сопровождении Корнея Чуковского, поехал в Москву. Корней Иванович так вспоминал эту поездку:
«Передо мной сидел не Блок, а какой-то другой человек, совсем другой, даже отдалённо не похожий на Блока. Жёсткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый. Даже волосы, даже уши стали другими».
На вечере Блока в Политехническом институте случился скандал: кто-то крикнул, что его стихи мертвы, началась свалка, поэта вывели, заслоняя собой, друзья и поклонники. Настроение, естественно, было на нуле…
Восстановим дальнейший ход событий, ссылаясь на воспоминания.
В Петрограде Александра Александровича встречала жена Любовь Дмитриевна (дочь великого химика Д. И. Менделеева): «Он не улыбнулся ни разу – ни мне, ни всему; этого не могло быть прежде».
О первом дне болезни она писала:
«17-го мая, во вторник, когда я пришла откуда-то, он лежал на кушетке в комнате Александры Андреевны (матери Блока А. А. Кублицкой-Пиотух – Авт.), позвал меня и сказал, что у него, вероятно, жар; смерили – оказалось 37,6; уложила его в постель; вечером был доктор.
Ломило всё тело, особенно руки и ноги – что у него было всю зиму. Ночью плохой сон, испарина, нет чувства отдыха утром, тяжёлые сны, кошмары (это его особенно мучило)».
Друг семьи Самуил Миронович Алянский:
«Александр Александрович перемогался всю вторую половину мая и почти весь июнь. Потом он слёг и пытался работать, сидя в постели. Болезнь затягивалась, и самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую узнать о здоровье Блока, надеялись на выздоровление, никто не думал о грозном исходе болезни».
Доктор Александр Пекелис:
«При исследовании я обнаружил следующее: температура 39, жалуется только на общую слабость и тяжесть головы; со стороны сердца увеличение поперечника влево на палец и вправо на 1/2, шум не резкий у верхушки и во втором межрёберном промежутке справа, аритмии не было, отёков тоже. Со стороны органов дыхания и кровообращения ничего существенного не обнаружено.
Тогда же у меня явилась мысль об остром эндокардите как вероятном источнике патологического процесса, быть может, стоящего в непосредственной связи с наблюдавшимся у больного в Москве заболеванием, по-видимому, гриппозного характера».
Любовь Дмитриевна:
«Вообще у него в начале болезни была страшная потребность бить и ломать: несколько стульев, посуду, в раз утром, опять-таки, он ходил по квартире в раздражении, потом вошёл из передней в свою комнату, закрыл за собой дверь, и сейчас же раздались удары, и что-то шумно посыпалось. Я вошла, боясь, что себе принесёт какой-нибудь вред; но он уже кончал разбивать кочергой стоявшего на шкапу Аполлона. Это битьё его успокоило, и на моё восклицание удивления, не очень одобрительное, он спокойно отвечал: “А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадётся эта грязная рожа”».
В дни, когда становилось легче, Александр Александрович разбирал архивы, уничтожил часть своих блокнотов, записей; в дни обострения болезни его изводили бессонницы и кошмары.
С. Алянский:
«Если б я мог предположить, что Блок уничтожает дневники и записные книжки в припадке раздражения, тогда факт уничтожения меня не удивил бы. Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оставался совершенно спокоен и даже весел. И этот “безумный” акт в спокойном состоянии особенно потряс меня».
Один из крупнейших поэтов русской эмиграции Георгий Владимирович Иванов писал:
«Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры “Двенадцати” уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? – “Люба, поищи хорошенько, и сожги, все сожги”»; «Врачи, лечившие Блока, так и не смогли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий...».
Вот как Самуил Миронович Алянский описывал свою последнюю встречу с Александром Блоком:
«Он пригласил меня сесть, спросил, как всегда, что у меня, как жена, что нового. Я начал что-то рассказывать и скоро заметил, что глаза Блока обращены к потолку, что он меня не слушает. Я прервал рассказ и спросил, как он себя чувствует и не нужно ли ему чего-нибудь.
“Нет, благодарю вас, болей у меня сейчас нет, вот только, знаете, слышать совсем перестал, будто громадная стена выросла. Я ничего уже не слышу”, – повторил он, замолчал и, будто устав от сказанного, закрыл глаза. Я понимал, что это не физическая глухота... Мне показалось, что я долго сижу. Александр Александрович тяжело дышит, лежит с закрытыми глазами, должно быть, задремал. Наконец решаюсь, встаю, чтобы потихоньку выйти. Вдруг он услышал шорох, открыл глаза, как-то беспомощно улыбнулся и тихо сказал: “Простите меня, милый Самуил Миронович, я очень устал”.
Это были последние слова, которые я от него услышал. Больше я живого Блока не видел».
В начале июня доктор Пекелис проконсультировался с коллегами – профессором П. В. Троицким, доктором Э. А. Гизе. «Было признано необходимым отправить больного в ближайшую Финляндию, – в Grankulla (у Гельсингфорса). Тогда же (в начале июня), тотчас после консультации, возбуждено было соответствующее ходатайство».
Просили выпустить Блока на лечение за границу и Максим Горький, и нарком Луначарский. Но решение вопроса затягивалось: политбюро запрещало. Разрешение на выезд всё-таки дали, но слишком поздно… В день, когда был готов загранпаспорт, Блок умер.
Литератор Евгения Книпович:
«К началу августа он уже почти всё время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забуду. Ему впрыскивали морфий, но это мало помогало...».
За несколько дней до смерти Александра Александровича в Петербурге распространился слух: Блок сошёл с ума (впоследствии в советских журналах об этом также говорили – в разных вариантах). Но никто, повторяя услышанное, не упомянул одну выразительную подробность: когда умирающего навестил «просвещённый сановник», начальник Петрогослитиздата Ионов, Блок был уже без сознания и непрерывно бредил…
Друг семьи С. М. Алянский:
«На мой вопрос, как больной, Пекелис ничего не ответил, только развёл руками и, передавая мне рецепт, сказал: “Постарайтесь раздобыть продукты по этому рецепту. Вот что хорошо бы получить”, – и он продиктовал: “Сахар, белая мука, рис, лимоны”.
4 и 5 августа я бегал в Губздравотдел. На рецепте получил резолюцию зам. зав. Губздравотделом, адресованную в Петрогубкоммуну. В субботу 6 августа заведующего не застал. Пошёл на рынок и купил часть из того, что записал. Рецепт остался у меня.
В воскресенье 7 августа утром звонок Любови Дмитриевны: “Александр Александрович скончался. Приезжайте пожалуйста”».
7 августа (через 78 дней после начала болезни) в 10 часов 30 минут, не дожив до 41 года, Александр Блок ушёл в мир иной, оставив в недоумении и родных, и врачей…
Доктор Пекелис:
«В заключение невольно напрашивается вопрос: отчего такой роковой ход болезни? ... Если всем нам, в частности, нашему нервно-психическому аппарату, являются в переживаемое нами время особые повышенные требования, ответчиком за которые служит сердце, то нет ничего удивительного...».
Андрей Белый в письме В. Ф. Ходасевичу от 9 августа 1921 года:
«Дорогой Владислав Фелицианович, приехал лишь 8 августа из Царского <Села>, застал Ваше письмо. Отвечаю: Блока не стало. Он скончался 7 августа в 11 часов утра после сильных мучений: ему особенно плохо стало с понедельника. Умер он в полном сознании. Сегодня и завтра панихиды. Вынос тела в среду 11-го в 10 часов утра. Похороны на Смоленском кладбище. Да!.. Эта смерть для меня – роковой бой часов: чувствую, что часть меня самого ушла вместе с ним. Ведь вот: не видались, почти не говорили, а просто “бытие” Блока на физическом плане было для меня как орган зрения или слуха; это чувствую теперь. Можно и слепым прожить. Слепые или умирают, или просветляются внутренне: вот и стукнуло мне его смертью: пробудись или умри: начнись или кончись. И встаёт: “быть или не быть”».
Официальная версия универсальна для тех лет: Блок умер «от цинги, голода и истощения».
Позже авторитетный ленинградский литературовед заключил: это был сифилис. Была ещё одна версия: Блок умер от отравления ртутными препаратами, которыми его лечили. Согласно заключению доктора Пекелиса, у Александра Александровича был острый эндокардит, вызванный перенесённым гриппом. В эпоху Брежнева врачи Ленинградской военно-медицинской академии имени Кирова проанализировали все свидетельства болезни Блока, и сделали вывод, что Пекелис прав: «Блок погиб от подострого септического эндокардита (воспаления внутренней оболочки сердца), неизлечимого до применения антибиотиков». И в XXI веке, при современной медицине, смертность от эндокардита – до 50 %; а первый антибиотик появился только через 18 лет после смерти А. Блока…
Похороны, состоявшиеся 10 августа, собрали тысячи горожан. Гроб молча, без оркестра, на руках несли до Смоленского кладбища (шесть километров): это было поразительно для голодающего и больного Петрограда, в котором из-за разрухи умерли уже две трети дореволюционного населения. Его похоронили без речей, рядом с дедом и бабушкой – Андреем Николаевичем и Елизаветой Григорьевной Бекетовыми – и поставили высокий белый крест. Александру Александровичу хотелось, чтобы могила была простой, усеянной клевером.
Смерть Блока вызвала колоссальный резонанс как в России, так и за рубежом. Официально об этом говорили мало (в прессе появился лишь один скупой некролог). Но лучшие умы эпохи болезненно откликнулись на трагедию. например, Евгений Иванович Замятин и Ромен Роллан считали, что Блока можно было бы спасти, если бы он вовремя оказался за границей; а причиной его смерти они называли постоянные третирования.
Корней Чуковский (странички дневника от 12 августа 1921 года):
«Никогда в жизни мне не было так грустно... – грустно до самоубийства. <...> В могиле его голос, его почерк, его изумительная чистоплотность, его цветущие волосы, его знание латыни, немецкого языка, его маленькие изящные уши, его привычки, любви, “его декадентство”, “его реализм”, его морщины – всё это под землей, в земле, земля... В его жизни не было событий. “Ездил в Bad Nauhiem”. Он ничего не делал – только пел. Через него непрерывной струёй шла какая-то бесконечная песня. Двадцать лет с 98 по 1918. И потом он остановился – и тотчас же стал умирать. Его песня была его жизнью. Кончилась песня, и кончился он».
Во время блокады могила Александра Блока пришла в ужасное состояние: исчез крест, развалилась деревянная скамейка, провалился холм. На просьбы общественности позаботиться о месте упокоения великого поэта «откликнулся» трест «Похоронное дело»: в сентябре 1937 года его сотрудники установили типовую бетонную раковинку, вид которой был так безобразен, что вдова Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок настояла на возвращении холмика и деревянного креста.
Основатель музея-некрополя Н. В. Успенский писал о состоянии могилы в 1944 году: «На могиле Блока мы застали почти ровное место с едва взрыхлённым земляным холмиком, украшенным осенними ветками и опавшими листьями. Между листьями виднелась воткнутая в землю узкая железка с грубо написанной надписью “Блок”».
К 20-й годовщине смерти Александра Блока, по инициативе Союза писателей, его прах решили перенести на Литераторские мостки Волкова (сейчас – Волковского) кладбища. Помешала война. Планы удалось претворить в жизнь только после снятия блокады: в сентябре 1944 года останки Блока, при не до конца ясных обстоятельствах, всё же перенесли со Смоленского кладбища на Литераторские мостки.
Время было очень неподходящее: в 1944 году Ленинград был измучен блокадой; перед людьми стояли важные задачи по восстановлению и налаживанию разрушенной войной жизни. Всё сделали, по свидетельствам очевидцев, небрежно: кости перевозили в каком-то ящике, где было возможно не только их смешение, но и подмена.
В официальной хронике так описали процесс перезахоронения:
«26 сентября 1944 года в одиннадцать утра на Смоленском кладбище собрались сотрудники Музея городской скульптуры, кладбищенской администрации и санэпидстанции. От писательской организации были лишь литературоведы B. C. Спиридонов и Дмитрий Евгеньевич Максимов. В приготовленные деревянные ящики были сначала помещены останки А. Н., Е. Г., М. А. Бекетовых и А. А. Кублицкой-Пиотух. Затем наступил черёд могилы Блока».
На подводе печальный груз был доставлен на Литераторские мостки. Место для нового захоронения было выбрано на участке баронов Швахгеймов. Утром 28 сентября останки были преданы земле. Через два года на могиле установили обелиск с барельефным портретом.
Академик Дмитрий Лихачёв в интервью, опубликованном в 1994 году, так описывает историю с перезахоронением:
«Перезахоранивали Блока в 1944 году. При этом событии присутствовал Дмитрий Евгеньевич Максимов [известный литературовед, поэт, доктор филологических наук]. И ведь перезахоронили только череп Блока. Дмитрий Евгеньевич нёс череп Блока, потому что остальным, очевидно, было противно его нести, они боялись, а он не боялся. Он нёс череп Блока в платке и по дороге пальцем из глазниц выковыривал землю. Ему показалось, что так будет лучше. И тогда его остановили и сказали: “Вы выковыриваете прах Блока. Это нельзя делать”. (У него есть воспоминания об этом перезахоронении.) И “могила Александра Блока” – это чужая могила, какого-то барона, я забыл его фамилию. В эту чужую гробницу, в этот чужой склеп и поместили череп Блока. Один череп. Всё остальное осталось там, на Смоленском кладбище, рядом с матерью, и было сровнено с землёй».
Дмитрий Евгеньевич Максимов в своих воспоминаниях (спустя тридцать лет после перезахоронения) писал:
«Горько было то, что с переносом могилы Блока нарушалась духовно важная для многих связь с этой знакомой, вошедшей в их жизнь могилой – скромной, зелёной, расположенной в уютном уголке кладбища, посещаемой читателями Блока... юношами и девушками, влюблёнными, счастливыми, объединёнными в пары или одинокими, грустящими, приходящими сюда посидеть на простой скамейке, посмотреть на деревянный некрашеный крест и травянистый могильный холмик».
До сих пор поклонники Блока в дни его памяти посещают две его могилы. Неизвестно кем и когда на Смоленском кладбище установлен памятный камень:
«Здесь похоронен Александр Блок»…
Александр Александрович Блок родился 16 (28) ноября 1880 года, умер 7 августа 1921 года.
Русский поэт, писатель, публицист, драматург, переводчик, литературный критик. Классик русской литературы XX столетия, один из крупнейших представителей русского символизма.
Александр Блок вошёл в историю русской и мировой литературы, в первую очередь, как тончайший лирик. В его бесподобной словесной живописи возрождены и сохранены для потомков патриотизм, ласковое лирическое озарение, накал драматичных ситуаций, искренность.
Ночь, улица, фонарь, аптека...
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века –
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь – начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912 года