КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
С 1884 года А. П. Чехов страдал кровотечением из правого лёгкого. Лечащий врач Максим Маслов записал в истории болезни Антона Павловича, что, будучи гимназистом и студентом, он болел туберкулёзным воспалением брюшины, но «теснение в грудине» ощущал уже, когда ему было 10 лет.
Тревожные симптомы периодически повторялись, но Чехов толком не лечился, хоть и понимал, чем болен.
Многие современники Антона Павловича в своих воспоминаниях не один раз отмечали: он никогда не говорил о своей болезни и не жаловался на здоровье; даже в самые тяжёлые моменты боялся расстроить родных и друзей, и делал вид, что всё в порядке.
Михаил Павлович Чехов вспоминал:
«Он даже и вида не подавал, что ему плохо. Боялся нас смутить… Я сам однажды видел мокроту, окрашенную кровью. Когда я спросил у него, что с ним, то он смутился, испугался своей оплошности, быстро смыл мокроту и сказал: “Это так, пустяки. Не надо говорить Маше и матери”».
Здраво оценивая состояние своего здоровья, возможно, понимая, что скоро умрёт, А. П. Чехов 3 августа 1901 года составил письмо-завещание, адресовав его сестре:
«Милая Маша, завещаю тебе в твоё пожизненное владение дачу мою в Ялте, деньги и доход с драматических произведений, а жене моей Ольге Леонардовне – дачу в Гурзуфе и пять тысяч рублей. Недвижимое имущество, если пожелаешь, можешь продать. Выдай брату Александру три тысячи рублей, Ивану – пять тысяч и Михаилу – три тысячи… Я обещал крестьянам села Мелихово сто рублей – на уплату за шоссе… Помогай бедным… Береги мать. Живите мирно».
В этот же день у него, как писала Мария Павловна, «кровь шла долго, он всё кашлял, бодрился, прятал или же быстренько смывал водой окровавленную чашку и пытался рассказывать очередную весёлую историю». Тогда же Антон Павлович вписал в свою записную книжку: «Человек любит поговорить о своих болезнях, а между тем, это самое неинтересное в его жизни».
Несмотря на то, что Чехов так «спокойно» относился к своему состоянию, в одном из последних его откровений – заметны боль, сожаление и то, как он хотел жить:
«Если бы мне прожить ещё сорок лет и все эти сорок лет читать, читать и читать, и учиться писать талантливо, то есть коротко, я выпалил бы во всех вас из такой большой пушки, что задрожали бы небеса».
Чехов и его близкие связывали его болезнь с путешествием на Сахалин: была распутица, а Антон Павлович ехал тысячи километров на лошадях, в сырой одежде и промокших насквозь валенках. Одни исследователи его жизни придерживались этой версии, другие причиной обострения туберкулёзного процесса считали частые перемещения из Ялты в Москву в самое неблагоприятное для здоровья время; третьи отмечали, что А. П. Чехов запустил болезнь и обратился к врачу только в 37 лет; существуют и другие вариации. Но, похоже, главная причина тяжёлого течения болезни и преждевременной смерти Антона Павловича – в несовершенности современной ему медицинской науки, в том, что тогда ещё не изобрели антибиотики.
Летом 1904 года здоровье Чехова резко ухудшилось, и он, по настоянию докторов, выехал (в сопровождении жены Ольги Леонардовны Книппер) в Баденвейлер, горный курорт в Шварцвальде.
Накануне отъезда А. П. Чехова посетил Николай Телешов. Он писал:
«Хотя я был подготовлен к тому, что увижу, но то, что увидел, превосходило все мои ожидания, самые мрачные. На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным лицом – до того был худ, изнурён и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не поверил бы, что возможно так измениться. А он протягивает слабую восковую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит: “…Прощайте. Еду умирать… Поклонитесь от меня товарищам… Пожелайте им от меня счастья и успехов. Больше уже мы не встретимся”».
В Баденвейлер А. П. Чехов и его жена приехали 9 или 10 июня. Первые дни он чувствовал себя бодро, говорил о своих планах, мечтал о путешествиях. Но вскоре эмоциональное возбуждение спало, и Антон Павлович начал переезжать из гостиницы в гостиницу, затем – снял частный дом; но и там повторилось: пара безмятежных дней, и вновь непреодолимое желание незамедлительной перемены жилья.
Развязка наступила в ночь с 14 на 15 июля (по старому стилю – с 1 на 2 июля) 1904 года.
14 июля Антон Павлович попросил пододвинуть кресло к окну. Ольга Леонардовна не отходила от него, но среди дня он уговорил жену выйти в сад отдохнуть. Когда она вернулась, Чехов полулежал в кресле весёлый.
Она писала об этом времени:
«Антон Павлович начал придумывать рассказ, описывая необычайно модный курорт, где много сытых, жирных банкиров, здоровых, любящих хорошо поесть, краснощёких англичан и американцев, и вот все они, кто с экскурсии, кто с катанья, с пешеходной прогулки – одним словом, отовсюду собираются с мечтой хорошо и сытно поесть после физической усталости дня. И тут вдруг оказывается, что повар сбежал и ужина никакого нет, – и вот как этот удар по желудку отразился на всех этих избалованных людях... Я сидела, прикорнувши на диване, после тревоги последних дней, и от души смеялась... И в голову не могло прийти, что через несколько часов я буду стоять перед телом Чехова!».
В первом часу ночи на 15 июля Антон Павлович проснулся от чрезвычайно затруднённого дыхания и, как вспоминала О. Л. Книппер,
«первый раз в жизни сам попросил послать за доктором. Я вспомнила, что в этом же отеле жили знакомые русские студенты – два брата, и вот одного я попросила сбегать за доктором, сама пошла колоть лёд, чтобы положить на сердце умирающего… А он с грустной улыбкой сказал: “На пустое сердце льда не кладут”… Пришёл доктор (Эрик Шверер – Авт.), велел дать шампанского (по древней немецкой традиции доктор, поставивший своему коллеге смертельный диагноз, даёт ему шампанское – авт.). Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): “Ich sterbe”. Потом повторил для студента или для меня по-русски: “Я умираю”. Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: “Давно я не пил шампанского…”, покойно выпил всё до дна, тихо лёг на левый бок и вскоре умолкнул навсегда».
Ему было 44 года.
Уже в наше время учёные исследовали кровь на рубашке, в которой умер Антон Павлович, и обнаружили не только туберкулёзные бактерии, но и биологическое вещества, сопутствующее образованию тромбов. Это дало весомое основание для того, чтобы предположить, что Чехова убил инсульт: сосуды в мозгу оказались закупорены, их стенки не выдержали давления крови и лопнули.
Поначалу Ольга Леонардовна хотела похоронить Чехова в Германии, но поток телеграмм из России заставил её изменить решение:
«Сообщите Новое время подробности кончины брата. Александр»; «Когда и где будет похоронен Антон. Ответ оплачен. Суворин»; «Хороните Антона Москве Новодевичий монастырь. Ваня и Маша на Кавказе, Миша при матери. Михаил Чехов».
Газета «Русское слово», следившая за событиями, связанными с похоронами, сообщила: «тело Чехова, в сопровождении Ольги Леонардовны, отправлено 4-го июля через Вержболово в Петербург, а оттуда прибудет в Москву, вероятно, 9-го числа утром. На Николаевском вокзале будет отслужена лития, а затем похоронная процессия направится в Новодевичий монастырь».
Гроб с телом Чехова доставили в Москву в вагоне с надписью «Устрицы». И сделано это было не из неуважения, а потому что в начале
XX века было очень мало вагонов, оборудованных холодильными установками.
Пожалуй, здесь лучше вновь привести несколько цитат, чем пытаться описать происходящее своими словами.
Газета «Московские ведомости» писала:
«Оглянитесь вокруг: это всё та же серенькая публика – чиновники, офицеры, врачи, студенты, барышни, литераторы, профессора, которых так мастерски описывал в своих рассказах Чехов! Они все здесь! Все пришли проститься с ним!.. А безобразия с гробом великого сына России продолжались. Когда поезд остановился у перрона, то сначала выпустили пассажиров, потом освободили багажный вагон, тут же загнали весь состав на запасной путь и лишь затем, после часового ожидания, маневровый паровозик, выплёвывая пар и копоть, притащил к перрону долгожданный и печально знаменитый вагон номер Д-1734 с надписью, которая оскорбляет каждого нормального человека».
22 (9-го по старому стилю) июля 1904 года в Успенской церкви Новодевичьего монастыря прошло отпевание. Похоронили А. П. Чехова на кладбище Новодевичьего монастыря, за Успенской церковью, рядом с отцом. На могиле был поставлен деревянный крест с иконкой и фонариком для лампадки.
В архиве монастыря сохранился выданный для похорон «Открытый лист на провоз тела»; на обратной его стороне записи:
«Тело писателя 7 июля 1904 года по распоряжению московского губернатора было пропущено через таможню.
Чин погребения (отпевания) совершён 9 (22) июля 1904 года по православному обряду в Успенской церкви Новодевичьего монастыря. Отпевание совершил местный священник В. Державин с причтом.
Тело усопшего А. П. Чехова предано земле на монастырском кладбище».
Газета «Русская мысль» отметила:
«Венки были от целых городов, несколько сотен венков с траурными лентами. Многотысячная толпа жалобными голосами пела “Святый Боже”. Чехова несли на руках через всю Москву. Все балконы были заняты, и усеяны людьми окна домов. Процессия останавливалась у тех мест, которые были освящены именем Чехова, и там служили литии. Служили их у Тургеневской читальни, у осиротевшего Художественного театра, у памятника Пирогову… У входа в Новодевичий монастырь стояли сотни людей. Похоже было, что это храмовый праздник. Своеобразным звоном монастырский колокол возвестил прибытие тела… Долго ждали речей, даже когда гроб был уже засыпан. Но передали, что покойным было выражено желание, чтоб над его могилой не было речей. Двое-трое ораторов из необозримо огромной толпы сказали заурядные слова, досадно нарушившие красноречивое молчание, которое было так уместно над свежей могилой грустного певца сумеречной эпохи».
Горький в письме к жене Екатерине Павловне Пешковой искренне возмущался:
«Этот чудный человек, этот прекрасный художник, всю свою жизнь боровшийся с пошлостью, всюду находя её, всюду освещая её гнилые пятна мягким, укоризненным светом, подобным свету луны, Антон Павлович, которого коробило всё пошлое и вульгарное, был привезён в вагоне “для перевозки свежих устриц” и похоронен рядом с могилой вдовы казака Ольги Кукареткиной. Это – мелочи, дружище, да, но когда я вспоминаю вагон и Кукареткину – у меня сжимается сердце, и я готов выть, реветь, драться от негодования, от злобы. Ему – всё равно, хоть в корзине для грязного белья вези его тело, но нам, русскому обществу, я не могу простить вагон “для устриц”. В этом вагоне – именно та пошлость русской жизни, та некультурность её, которая всегда так возмущала покойного».
В 1933 году, когда кладбище на территории Новодевичьего монастыря упразднили, по просьбе О. А. Книппер, Чехова перезахоронили за южной стеной монастыря.
Туда же перенесли и надгробный памятник, заказанный сестрой, выполненный в стиле модерн по проекту художника Леонида Михайловича Браиловского (1867–1937); пожалуй, это самая известная его работа.
Мария Павловна, увлекавшаяся живописью, в 1907 году с удовольствием приняла проект памятника Чехову. Исполнение – было заказано Московскому промышленному училищу. Изготовление велось под руководством мастера Георгия Листа. Ограду делал мастер Лукьянов. Наблюдение за работами вёл сам Браиловский (позже, при реставрации, проведённой в 1994–1995 годах, на правой стороне цоколя памятника была обнаружена табличка с именами исполнителей).
Надо сказать, что проект памятника одобрили далеко не все члены семьи, о чём можно судить хотя бы по письмам 1908 года О. Л. Книппер М. П. Чеховой из Москвы в Ялту.
Небольшой по размерам, тонкий по своей лирике памятник, установленный на могиле А. П. Чехова, создан с большим вкусом и пониманием традиций древнерусского зодчества. Он представляет собой вариант псковской придорожной часовенки из белого мрамора,
высотой 2,20 м. Монолитная стела имеет форму параллелепипеда, зауженного кверху. Крыша часовни – медная, двускатная, остроконечная, с тремя небольшими продолговатыми главками с крестами, символ чеховских «Трёх сестер», и с орнаментом, который перекликается с рисунком ажурной ограды (красивое кованое ограждение выполнено по мотивам занавеса МХАТа). На передней грани стелы рельефными буквами сделана памятная надпись, поверх неё – укреплена бронзовая, старого поморского литья доска с распятием, ниже, в метре от земли, еле видная метка – древнее графическое изображение христианского креста.
На изящном мраморе еле-еле намёком резца вычеканено:
«Антонъ Павловичъ Чеховъ
родился 17 января 1860 года
скончался 2 июля 1904 года».
Часовенку окружает ажурная чугунная решётка также работы Браиловского. Её рисунок перекликается с рисунком занавеса МХАТа архитектора Ф.О. Шехтеля. Браиловский лишь видоизменил мотив округлых завитков, слегка их словно надломил, придал нервный ритм.
Семейная могила, где установлен и памятник отцу Чехова (это кенотаф, надгробный памятник в месте, которое не содержит останков усопшего, своего рода символическая могила), гроб которого остался в прежней могиле, а также похоронена О. Л. Книппер, супруга, – является объектом культурного наследия.
В семье бытовали две версии выбора именно этого памятника. Первая: Антон Павлович, проезжая через Сибирь на Сахалин, посетил отшельника, жившего в дупле дерева, и, якобы рассказывая об этом, повторял, что хорошо вот так, как этот отшельник, любоваться природой, встречать и провожать день. Отсюда у сестры Марии Павловны сложился образ «домины», дерева, его и воплотил Браиловский. По второй версии, на могиле Чехова стоит «голубец» – иконка, укреплённая на шесте, прикрытая дощечками – как на перекрёстке бессчетных русских дорог (как на «Владимирке» И. И. Левитана): «Остановись, путник, подумай о бренности жизни, вспомни ушедших, отдохни». Ограда несёт рисунок, который символизирует волны бегущей жизни. Вот и у могилы – «голубца» – бьются волны человеческих горестей и радостей. И несут их А. П. Чехову люди со всех концов света.
Антон Павлович Чехов родился 29 (17 по старому стилю) января 1860 года в городе Таганроге Екатеринославской губернии (теперь Ростовская область), умер 15 (2) июля 1904 года в городе Баденвейлере (Германия).
Русский писатель, общепризнанный классик мировой литературы. По профессии врач. Почётный академик Императорской академии наук по разряду изящной словесности (1900–1902).
За 26 лет творчества создал около 900 различных произведений (коротких юмористических рассказов, серьёзных повестей, пьес), многие из которых стали классикой мировой литературы и переведены более чем на 100 языков.
Один из самых известных драматургов; его пьесы, особенно «Чайка», «Три сестры» и «Вишнёвый сад», на протяжении более ста лет ставятся во многих театрах мира.
У А. П. Чехова была природная склонность к острословию, он любил и умел создавать фразы, западающие в память. Многие из них вошли в наш язык настолько прочно, что уже воспринимаются как «народная мудрость».
Один из самых коротких рассказов (сверен по: Чехов А. П. Сочинения. В 18 т. Т. 4. 1885–1886 / А. П. Чехов. – М.: Наука, 1976. – С. 364)…
А. П. Чехов
О бренности
(масленичная тема для проповеди)
Надворный советник Семён Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины… Перед ним, как перед полководцем, осматривающим поле битвы, расстилалась целая картина… Посреди стола, вытянувшись во фронт, стояли стройные бутылки. Тут были три сорта водок, киевская наливка, шатолароз, рейнвейн и даже пузатый сосуд с произведением отцов бенедиктинцев. Вокруг напитков в художественном беспорядке теснились сельди с горчичным соусом, кильки, сметана, зернистая икра (3 руб. 40 коп. за фунт), свежая сёмга и проч. Подтыкин глядел на всё это и жадно глотал слюнки… Глаза его подёрнулись маслом, лицо покривило сладострастьем…
– Ну, можно ли так долго? – поморщился он, обращаясь к жене. – Скорее, Катя!
Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами… Семён Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлёпнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки… Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной… Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился… Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок сёмги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот…
Но тут его хватил апоплексический удар.
1886 г.