КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
В 23 года (в 1964 году) Иосифа Александровича Бродского арестовали по сфабрикованному делу о тунеядстве (он был оппозиционером советской власти, но эта деятельность ограничивалась произведениями вроде стихотворения «Еврейское кладбище»). А на следующий день у него случился сердечный приступ, спровоцированный эмоциональными перегрузками, большим количеством кофе (4 чашки в день) и бесконтрольным курением (3–4 пачки сигарет без фильтра в день). Развилась стенокардия, преследовавшая Бродского всю жизнь; он испытывал постоянный страх, даже стихи стали драматичными. Но на требование врачей бросить курить отвечал: «Обезьяна взяла в руки камень и стала человеком; человек взял в руки сигарету, и стал поэтом».
В тридцать лет Иосиф Александрович уже и не надеялся дожить до сорока. В тридцать три года, имея кучу болезней, – написал «Здравствуй, моё старение!». В сорок – с трудом верил, что дожил до этого возраста: «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность». В своё пятидесятилетие Бродский, по признанию друзей, был в полной депрессии, ходил с «каменным лицом».
Незадолго до смерти Иосиф Александрович прислал письмо в отдел рукописей Российской национальной библиотеки в Петербурге, где хранится основная часть его архива до 1972 года (в этом году его выслали из СССР), в котором он просил на 50 лет закрыть доступ к своим дневникам, семейным документам, письмам. На литературную часть архива запрет не распространился. Бродский также просил родных и друзей не принимать участия в написании его биографии. По сведениям исследователя его жизни и творчества Валентины Полухиной, биографию запрещено писать до 2071 года, то есть на 75 лет после смерти. А первая литературная биография Бродского принадлежит его другу, эмигранту Льву Лосеву.
Поэт и переводчик Илья Кутик в своих широко цитируемых воспоминаниях (отчасти не подтверждённых; так, Лев Лосев говорил, что Бродский не не покупал место на кладбище, не оставлял указаний о похоронах) писал:
«За две недели до своей смерти Бродский купил себе место в небольшой часовне на Нью-йоркском кладбище по соседству с Бродвеем (именно такой была его последняя воля). После этого он составил достаточно подробное завещание. Был также составлен список людей, которым были отправлены письма, в которых Бродский просил получателя письма дать подписку в том, что до 2020 года получатель не будет рассказывать о Бродском как о человеке и не будет обсуждать его частную жизнь; о Бродском-поэте говорить не возбранялось».
Сам И. А. Бродский писал:
«Я не возражаю против филологических штудий, связанных с моими худ. произведениями – они, что называется, достояние публики. Но моя жизнь, моё физическое состояние, с Божьей помощью принадлежала и принадлежит только мне… Что мне представляется самым дурным в этой затее, это – то, что подобные сочинения служат той же самой цели, что и события в них описываемые: что они низводят литературу до уровня политической реальности. Вольно или невольно (надеюсь, что невольно) вы упрощаете для читателя представление о моей милости. … А, – скажет французик из Бордо, – всё понятно. Диссидент. За это ему Нобеля и дали эти шведы-антисоветчики. И “Стихотворения” покупать не станет… Мне не себя, мне его жалко».
В ночь на воскресенье 28 января 1996 года Иосиф Александрович Бродский неожиданно умер в своей квартире в Нью-Йорке от пятого инфаркта сердца, которое, по мнению медиков, остановилось внезапно (но существуют отдельные мнения, что он умер не естественной смертью). Ему было 55 лет.
Он собирался ехать в Саут-Хэдли на семинар. Собрал портфель, книги, стихи. Закрылся в кабинете, сказав жене, что нужно ещё поработать и пожелав спокойной ночи. Тело обнаружили только утром на полу. Бродский был в одежде. На столике лежало двуязычное издание греческих эпиграмм, рядом – очки (по другим свидетельствам, очки были разбиты).
Вскрытия не было, так как врач посчитал его неуместным. Заключение звучало так: «Слабо выраженные признаки дистрофии сердечной мышцы – явные последствия тяжёлой физической нагрузки на леспромхозе. Генетическая склонность к атеросклерозу сосудов сердца».
1 февраля 1996 года в Нью-Йорке в Епископальной приходской церкви Благодати прошло отпевание.
Тело И. Бродского в обитом цинком гробу похоронили во временной могиле, в склепе при храме Святой Троицы (Trinity Church Cemetery) на берегу Гудзона.
Вопрос о месте окончательного захоронения долгое время оставался открытым. Первоначально, написано в литературной биографии Льва Лосева, планировалось похоронить Бродского в Саут-Хедли, как он хотел. Но этот план не имел реального окончания.
Присланное телеграммой предложение депутата Государственной думы РФ Галины Старовойтовой похоронить Иосифа Александровича в Петербурге было отклонено: «это означало бы решить за Бродского вопрос о возвращении на родину» (хоть он не хотел уезжать, а его выгнали из СССР), и могила стала бы недоступна для родственников.
В 20 лет И. Бродский писал:
«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.
На Васильевский остров я приду умирать».
В 1995 году Анатолий Собчак – в то время мэр Санкт-Петербурга – навестил Бродского в Нью-Йорке и пригласил его с триумфом вернуться в родной город.
Но на вопрос «Вы не собираетесь вернуться в Россию?» Иосиф Александрович как-то ответил:
«Не думаю, что я могу. Страны, в которой я родился, больше не существует. Нельзя вступить в ту же реку дважды. Так же невозможно, как вернуться к первой жене. Скажем, почти так же. Я хотел бы побывать там, увидеть некоторые места, могилы родителей, но что-то мешает мне сделать это. … Я не могу быть туристом там, где народ, говорящий на моём языке, бедствует. … Конечно, охота побывать в родном городе, прежде чем я сыграю в ящик».
21 июня 1997 года его прах нашёл своё самое последнее пристанище на острове: в любимом городе Венеции, на кладбище острова Сан-Микеле (к сожалению, не Васильевского…). В могилу положили пачку любимых сигарет и бутылку любимого виски.
Вдова Мария Бродская отметила:
«Идею о похоронах в Венеции высказал один из друзей. Это город, который, не считая Санкт-Петербурга, Иосиф любил больше всего. Кроме того, рассуждая эгоистически, Италия – моя страна, поэтому было лучше, чтобы мой муж там и был похоронен».
Так как Бродский не был православным, ему не нашлось места на русской половине кладбища (планировали устроить могилу между могилами русского театрального и художественного деятеля Сергея Павловича Дягилева и композитора Игоря Фёдоровича Стравинского). Католическое духовенство также отказало. Поэтому могила Бродского находится на протестантской части кладбища.
Не обошлось и без мистических моментов. Гроб раскрылся в полёте, хотя был завинчен на шурупы, а когда грузили на катафалк, – переломился пополам, и пришлось перекладывать тело в другой гроб. Когда копали могилу – наткнулись на горы костей.
Сначала могилу венчал деревянный крест с именем «Joseph Brodsky». Через несколько лет там установили памятник, созданный американским художником, эмигрантом из СССР, Владимиром Радунским (он иллюстрировал одну из поэм Бродского).
На лицевой стороне памятника нанесены инициалы на русском и английском языках и годы его жизни. На обороте – выбита надпись по-латыни (строка из элегии древнеримского поэта Секста Аврелия Проперция): «Letum поп omnia finit» – «Со смертью не всё кончается».
Русские люди не забыли его наследия. Хоть при жизни и не ценили. На могиле Бродского почитатели его творчества оставляют стихи, письма, камешки, фотографии, карандаши, ручки, сигареты, цветы. Могилу можно найти, ориентируясь на русский триколор.
Иосиф Александрович Бродский, русский и американский поэт, эссеист, драматург и переводчик, педагог, родился 24 мая 1940, умер 28 января 1996 года.
Лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 года, поэт-лауреат США в 1991−1992 годах. Эссеистику писал на английском языке, стихи – преимущественно на русском.
Конструкция стихотворений Бродского чрезвычайно сложна, он мастерски играет с языком. А содержание – читатель может досочинить сам.
Литературовед Михаил Юрьевич Лотман так писал о творчестве Иосифа Александровича:
«Оригинальность философской лирики Бродского проявляется не в рассмотрении той или иной философской проблемы, не в высказывании той или иной мысли, а в разработке особого стиля, основанного на парадоксальном сочетании крайней рассудочности, стремлении к чуть ли не математической точности выражения с максимально напряжённой образностью, в результате чего строгие логические построения становятся частью метафорической конструкции, которая, в свою очередь, является звеном логического развёртывания текста.
Такого рода контрасты, оксюморонные соединения противоположностей вообще характерны для зрелой поэзии Бродского. Ломая штампы и привычные сочетания, Бродский создаёт свой поэтический язык, который не считается с общепринятыми стилистическими нормами и на равных правах включает диалектизмы и канцеляризмы, архаизмы, неологизмы и вульгарную лексику…»
Смерть – не скелет кошмарный
Смерть – не скелет кошмарный
с длинной косой в росе.
Смерть – это тот кустарник,
в котором стоим мы все.
Это не плач похоронный,
а также не чёрный бант.
Смерть – это крик вороний,
чёрный – на красный банк.
Смерть – это все машины,
это тюрьма и сад.
Смерть – это все мужчины,
галстуки их висят.
Смерть – это стёкла в бане,
в церкви, в домах – подряд!
Смерть – это всё, что с нами –
ибо они – не узрят.
Смерть – это наши силы,
это наш труд и пот.
Смерть – это наши жилы,
наша душа и плоть.
Мы больше на холм не выйдем,
в наших домах огни.
Это не мы их не видим.