КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
13 марта 1881 года бомбой, которую бросил студент Игнатий Иоахимович Гриневицкий, был убит император Александр II. Реакция усилилась. Только в 1883 году Николаю Гавриловичу Чернышевскому, после 21 года каторги (хотя в 1864 году он был приговорён к 7 годам), разрешили покинуть Якутию и отправиться в Астрахань, куда его везли тайно, чтобы предотвратить возможные демонстрации сочувствия революционеру и писателю: 27 мая 1883 года царь Алекандр III изъявил «предварительное соизволение по перемещению Чернышевского под надзор полиции в Астрахань с тем, чтобы по пути следования его не делалось ему каких-либо оваций»; а 6 июля сенатский указ разрешил «государственному преступнику Николаю Чернышевскому перемещение на жительство под надзор полиции в Астрахань».
В Астрахани Чернышевский (прибыл туда 27 октября) остался ссыльным, находившимся под надзором полиции, за ним была установлена полицейская слежка. Жена Ольга Сократовна писала сыновьям: «Мы… здесь – заживо погребённые». У Николая Гавриловича по-прежнему не было возможности публиковать произведения, но его необыкновенная память сохранила множество написанных в вилюйском заключении и там же уничтоженных романов, повестей, статей.
Чтобы как-то существовать, он вынужден был заняться переводами многотомной «Всеобщей истории» немецкого социолога, философа, историка, политического экономиста Макса Вебера.
Черншевский работал очень много, особенно в последние три года. Кстати, подсчитано, что течение 6 последних лет жизни он написал
900 печатных листов. Вставал он в 7 часов утра. За завтраком просматривал корреспонденцию или читал корректуру. С 8 часов и до часу дня диктовал переписчикам переводы. В час – обедал. После обеда – читал русские и зарубежные газеты и журналы. Допоздна вновь переводил. В его экземпляре «Всеобщей истории» отмечены дни работы, среди которых – воскресенья 14, 21 и 28 марта, 16 и 23 мая, и даже Вознесение, пришедшееся на 3 мая 1885 года.
В июне 1889 года (выехал 24 июня) Чернышевскому, после ходатайств сына Михаила, позволили переехать в его родной город Саратов. Уже измученный, больной, он не терял своего оптимизма и всё ещё мечтал о новых работах, об активном воздействии на политическую и научную жизнь России.
Например, в 1888 году он обдумывал план переделки «Энциклопедического словаря» Брокгауза – хотел изложить в нём свои научные и политические идеи. Он говорил жене: «Солдатенков (московский предприниматель, коммерции советник, текстильный фабрикант и крупный книгоиздатель Козьма Терентьевич Солдатенков – Ред.) без сомнения примет на себя издержки… Это было бы дело, которое доставило бы ему в десять раз больше благодарности русской публики, чем все прежние его издания, взятые вместе… В моей переделке словарь Брокгауза стал бы таков, что следующие… издания немецкого подлинника были бы переделываемы по моему русскому изданию. Имя Солдатенкова стало бы громким во всемирной литературе, потому что французские и английские... энциклопедии составляются по “Словарю Брокгауза”».
Развивая план переделки литературно-политического журнала «Русская мысль» в «честный журнал», Чернышевский говорил присяжному поверенному, депутату Государственной думы I созыва от Саратова Александру Ардалионовичу Токарскому: «Первое время я буду писать очень мало и под чужим именем. Я официально не войду в редакцию. Я не буду писать по текущим вопросам. Знаете, к себе нужно приучить». Иногда он говорил, что литератору сложнее начинать во второй раз потому что за каждым словом будет следить цензура, но добавлял: «Ну, да не такая была прежде цензура, а удавалось обходить».
Этим и многим другим планам Чернышевского – к сожалению, не суждено было осуществиться…
В августе 1889 года у Николая Гавриловича случился первый сильный приступ лихорадки, в сентябре – второй. В то время, когда начался первый приступ, у Чернышевских гостили их сын Михаил Николаевич и его жена Елена Матвеевна: назавтра они должны были уезжать. Литературный секретарь Чернышевского Константин Михайлович Фёдоров вспоминал: «Николай Гаврилович прилёг на диван, его сильно знобило, и, как бы извиняясь за свою болезнь, он стал объяснять причину. Объяснил он эту причину желудком, что явилось следствием его плохого питания в Сибири, где он питался исключительно кашицей и редко молоком». Лечиться он не любил, надеясь на свой крепкий организм, обходился только домашними средствами.
В октябре болезнь быстро прогрессировала. В ночь на 29 октября Николай Гаврилович Чернышевский умер – от кровоизлияния в мозг. Ему был 61 год.
Новость о смерти Чернышевского, хотя о ней было запрещено сообщать, всколыхнула Россию. Отовсюду на имя Ольги Сократовны и в редакции саратовских газет поступали телеграммы и письма с выражением соболезнований. Например, ей писали: «Вы похоронили то, что было смертного в Николае Гавриловиче, но слава его не умрёт, пока живы в русском обществе любовь к народу и стремление к справедливости, пока не угасла в нём вера в лучшие идеалы человечества».
Во многих городах России прошли демонстрации, адресованные памяти Николая Гавриловича.
Похоронен Н. Г. Чернышевский на Воскресенском кладбище города Саратова – в фамильной могиле, над которой установили небольшую часовню. Затем часовню перенесли на территорию дома-музея Чернышевского, а на могиле, вернее около неё, на месте алтаря разрушенной Воскресенской церкви, к 50-летию со дня смерти (30 октября 1939 года; возле могилы в тот день состоялся митинг, привлёкший множество людей, на котором выступил писатель, журналист Константин Александрович Федин) установили памятник работы архитектора М. В. Крестина и известного саратовского скульптора П. Ф. Дундука.
Это арка из красного камня и чёрный обелиск с барельефным портретом Чернышевского под её сводами (в 1960-х годах из-за ветхости портрет заменили работой скульптора В. И. Перфилова). На внутренних стенах арки выгравированы две цитаты Чернышевского: «Содействовать славе непреходящей, а вечной своего отечества и благу человечества – что может быть выше и вожделеннее этого?» (1846 год), «Я хорошо служил своей Родине и имею право на признательность её» (1888 год), и слова Владимира Ильича Ленина: «Чернышевский был революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе,
проводя – через препоны и рогатки цензуры – идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей».
Сегодня могила Н. Г. Чернышевского – одна из главных достопримечательностей Саратова. К ней ведёт просторная еловая аллея…
Николай Гаврилович Чернышевский, литературный критик, публицист, писатель, революционер-демократ, теоретик утопического социализма, философ-материалист, родился 12 июля 1828, умер 17 октября 1889 года.
Прежде всего – он нашёл себя в области философии, литературной критики, в публицистике. Идейный вдохновитель революционно настроенных умов. Был одним из первых в России, кто инициативно добивался предоставления женщинам свобод наряду с мужчинами.
Автор романа «Что делать?» − о новых людях, приносящих пользу обществу, профессионально растущих, изменивший взгляды общества на жизнь, труд, любовь и выбор в браке, дружбу, роль женщин.
Публицист, издатель, литературный критик Михаил Никифорович Катков в № 153 газеты «Московские ведомости» за 1879 год писал:
«Но вот перед нами роман Чернышевского. Он изображает фундаментальный слой, первую формацию нигилизма. Гимназисты ли это? Тут на первом плане учёный молодой человек Кирсанов, питомец Петербургской медико-хирургической академии, доктор медицины, которого “всякая болезнь боится”, физиолог, одобренный Клодом Бернаром (непременно, конечно, Клодом Бернаром), наконец, профессор, по государственной табели о рангах состоящий в пятом классе и в оном немедленно утверждаемый. Какой же это гимназист? Это полный наш учёный, хотя в сущности, наверное, недоучка! Иерей Мерцалов также, конечно, не из этого сорта: он преподаватель Закона Божия в одном из петербургских институтов и, наверное, с успехом окончил курс в преобразованной графом Киселёвым древней семинарии. Супруга генерала, тогда ещё с некоторой осторожностью примыкавшая к нигилистическому кругу, тоже, конечно, не из гимназистов. Не гимназист и Вера Павловна, познавшая в браке и без оного двух мужей и бывшая, согласно роману, первым русским медиком-женщиной. Можно, наверное, назвать недоучкой, но отнюдь не гимназистом, и Лопухова, так усердно работавшего с Кирсановой над нервной системой, которого голова была “набита книгами да анатомическими препаратами”, составляющими, как выражается автор “Что делать?”, “самую милую приятность, самую сладостнейшую пищу души для хорошего медицинского студента” Лопухова, который только по собственному нежеланию не сделался профессором, в каковые его прочили в академии. <...> И теперь, как прежде, беда именно в том, что Кирсановы могут быть профессорами, Мерцаловы − иереями, их приятели − мировыми судьями, членами судов, полковниками генерального штаба, тайными советниками (благо их тысяча и один, как ночей Шехерезады)».
Смерть есть понятие относительное
Нет в мире ничего мёртвого, − говорят одни философы: на что я ни взгляну, везде, во всём вижу бытие, деятельность, движение, жизнь. Нет в мире ничего живого, − говорят другие: везде, во всей природе одна смерть, одно разрушение.
Откуда такое противоречие?
Абсолютное всем и всегда кажется одинаковым, об нём не может быть спора. Одно относительное может казаться то тем, то другим, смотря по тому, с какой точки зрения и в каком отношении будем мы его рассматривать.
Поэтому и всякое состояние какого бы то ни было предмета, принадлежащего к миру, может быть названо и жизнью, и смертью, смотря по тому, в каком отношении будем на него взирать.
Степени развития жизни неодинаковы в мире; высшая из них принадлежит существам чисто духовным: но что жизнь их пред полнотою жизни существа бесконечного? Одно отрицание жизни, небытие, смерть. Но сравним их состояние с состоянием существ духовных же, так же сознающих себя, но скованных цепями материи, с которою они соединены: 1 как бедна, ничтожна жизнь этих последних перед жизнью первых! Духи, не связанные телом, в сравнении с ними наслаждаются вполне жизнию, а состояние этих последних не что иное пред состоянием их, как смерть.
Но можно ли не назвать полною жизнью состояния существа, сознающего себя и своё бытие, в отношении к существованию бессознательному? Мертва природа органическая, лишённая сознания, пред существами, одарёнными сознанием; но и она жива, если мы сравним её с природою неорганическою. Но и самая неорганическая природа, мёртвая пред природою органическою, существует же, имеет же бытие: и состояние её не жизнь ли, если сравнить его с состоянием ничтожества?
То же самое должно сказать и о том нашем состоянии, которое называется смертью. Мы умираем; но не переходит ли этою так называемою смертью душа наша в новое состояние, которому собственно, по отношению к душе должно принадлежать имя жизни, и сравнительно с которым жизнь наша на земле есть смерть? Только тело разрушается от этой перемены; итак, эта смерть есть смерть только для тела, а для души жизнь. Но и для тела состояние после разделения души с телом можно назвать смертью только в известном отношении, именно только в отношении к прежнему его состоянию. И самое тело разве тогда перестаёт существовать? Оно разрушается, но части его продолжают тем не менее бытие своё, только в другом изменённом, разрозненном виде. А что же такое, как не жизнь, есть бытие? Так одно и то же состояние можно назвать и жизнью, и смертью по тому, с какой точки зрения и в каком отношении будем на него смотреть. Нет в мире неотносительной, безусловной смерти; нет в нём и безусловной жизни; и нет её нигде, кроме существа бесконечного.
Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах. − Том XVI (Дополнительный). Статьи, рецензии, письма и другие материалы (1843−1889) − ГИХЛ, «Москва», 1953.
