КАК УХОДИЛИ ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ
В ноябре 1933 года Осип Эмильевич Мандельштам написал резкую эпиграмму на Сталина, которая определила его судьбу (его толкнули на это ужасы коллективизации и возобновившаяся травля, и он понимал, на что идёт – 8 января 1934 года на похоронах Андрея Белого на Мандельштама случайно упала крышка гроба, это все присутствующие расценили как плохое предзнаменование, а он ответил с иронией: «Я к смерти готов».):
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарИт за указом указ –
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
Друг семьи Эмма Герштейн вспоминала в мемуарах:
«Утром неожиданно ко мне пришла Надя (жена Надежда Яковлевна Мандельштам – Ред.), можно сказать влетела. Она заговорила отрывисто. “Ося написал очень резкое сочинение. Его нельзя записать. Никто, кроме меня, его не знает. Нужно, чтобы ещё кто-нибудь его запомнил. Это будете Вы. Мы умрём, а вы передадите его потом людям. Ося прочтёт его Вам, а потом Вы выучите его наизусть со мной. Пока никто не должен об этом знать”.
Надя была очень взвинчена. Мы тотчас пошли на Новощокинский».
13 мая 1934 года Мандельштама арестовали (по доносу). Вместе с женой его выслали в уральский город Чердынь.
Об этом первом аресте Анна Андреевна Ахматова писала:
«Ордер на арест был подписан самим Ягодой
(одним из главных руководителей советских органов госбезопасности: ВЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД, наркомом внутренних дел СССР Генрихом Григорьевичем Ягодой – Ред.). Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашёл “Волка” и показал О. Э. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увезли в семь утра. Было совсем светло»…
Из обвинительного заключения по делу Осипа Мандельштама 25 мая 1934 года.
«…Обвиняется в составлении и распространении к. р. литературных произведений.
В предъявленных ему обвинениях Мандельштам О. Э. сознался и по существу дела показал: “Признаю себя виновным в том, что я являюсь автором контрреволюционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны”…
Характеризуя написанное им произведение, О. Мандельштам показал:
“В моём пасквиле я пошёл по пути, ставшему традиционным в старой русской литературе, использовав способы упрощённого показа исторической ситуации, сведя её к противопоставлению: ‘страна и властелин’… именно поэтому достигнута та плакатная выразительность пасквиля, которая делает его широко применимым орудием контрреволюционной борьбы, которое может быть использовано любой социальной группой”…»
Сидя на Лубянке, Осип Эмильевич пытался покончить с собой. За него стали заступаться товарищи по поэтическому цеху. Надежда Яковлевна – обратилась к государственному, политическому деятелю Николаю Ивановичу Бухарину, который искренне симпатизировал Мандельштаму, с просьбой вступиться. Он взялся, но узнав, за что Осип Эмильевич попал в НКВД, не стал ничего делать. Н. Я. Мандельштам считала: «Ягода прочёл ему стихи про Сталина, и он, испугавшись, отступился».
Сталин распорядился: «Изолировать, но сохранить». Вскоре Мандельштама отправили в ссылку городок на севере Пермского края Чердынь. Жена поехала с ним.
Осип Эмильевич продолжал ждать расстрела. Не перенеся напряжения, выпрыгнул из окна комнаты на втором этаже, сломав плечо. Надежда Яковлевна была в отчаянии, и вновь написала к Бухарину. И им разрешили выбрать любой город. Так супруги переехали в Воронеж. Мандельштам старался реабилитироваться перед генсеком, создавая хвалебные стихотворения – в Воронеже он написал известную «Оду Сталину», работал завлитом в театре и писал для журналов и газет.
В 1937 году, когда на пост главы НКВД назначили Николая Ивановича Ежова, началась новая волна репрессий – «большой террор». Ежов начал «зачистку» всех неугодных людей, среди которых оказалось множество знакомых Мандельштама, в том числе и его покровитель – Николай Бухарин. Впоследствии многие из этих знакомств инкриминированы Мандельштаму на повторном следствии.
Считается, что поводом ко второму аресту послужило письмо секретаря Союза писателей Владимира Ставского, в котором он просил Ежова разобраться с идеологически неверными стихами Мандельштама.
И О. Э. Мандельштам получил 5 лет исправительно-трудового лагеря.
Точная дата и обстоятельства гибели Осипа Эмильевича многие годы были неизвестны. Есть несколько версий.
Надежда Яковлевна Мандельштам писала:
«В июне сорокового года брата Осипа Мандельштама (брату в конце осени 1938-го он отправил своё последнее письмо, в котором писал о плохом состоянии здоровья, крайнем истощении и отсутствии тёплых вещей. – Ред.), Шуру, вызвали в загс Бауманского района г. Москвы и вручили ему для меня свидетельство о смерти О. М. Возраст – 47 лет, дата смерти – 27 декабря 1938 года. Причина смерти – паралич сердца. Это можно перефразировать: он умер, потому что умер. Ведь паралич сердца это и есть смерть… и ещё прибавлено: артериосклероз…»
Даты в таких свидетельствах часто ставились произвольно; а часто действия НКВД списывали на войну.
Н. Я. Мандельштам рассказывала:
«Выдача свидетельства о смерти была не правилом, а исключением. Гражданская смерть – ссылка, или, ещё точнее, арест, потому что сам факт ареста означал ссылку и осуждение, – приравнивался, очевидно, к физической смерти и являлся полным изъятием из жизни. Никто не сообщал близким, когда умирал лагерник или арестант: вдовство и сиротство, начиналось с момента ареста. Иногда женщинам в прокуратуре, сообщив о десятилетней ссылке мужа, говорили: можете выходить замуж…»
Один из лагерников, Казарновский, рассказывал Надежде Мандельштам, по её воспоминаниям, о последних днях мужа так:
«Однажды, несмотря на крики и понукания, О. М. не сошёл с нар. В те дни мороз крепчал… Всех погнали чистить снег, и О. М. остался один. Через несколько дней его сняли с нар и увезли в больницу. Вскоре Казарновский услышал, что О. М. умер и его похоронили, вернее, бросили в яму… Хоронили, разумеется, без гробов, раздетыми, если не голыми, чтобы не пропадало добро, по нескольку человек в одну яму – покойников всегда хватало, – и каждому к ноге привязывали бирку с номерком».
Биолог Меркулов говорил, что О. Э. Мандельштам умер в первый же год пребывания в лагере, до открытия навигации, то есть до мая или июня 1939 года, и подробно передал Надежде Яковлевне свой разговор с лагерным врачом: спасти Осипа Эмильевича не удалось из-за невероятного истощения. Эта версия сходится с утверждениями Казарновского, что Мандельштам в лагере почти ничего не ел, боясь, что его отравят.
Поэт Р. привёл третью версию гибели О. Э. Мандельштама:
«Ночью, рассказывает Р., постучали в барак и потребовали “поэта”. Р. испугался ночных гостей – чего от него хочет шпана? Выяснилось, что гости вполне доброжелательны и попросту зовут его к умирающему, тоже поэту. Р. застал умирающего, то есть Мандельштама, в бараке на нарах. Был он не то в бреду, не то без сознания, но при виде Р. сразу пришёл в себя, и они всю ночь проговорили. К утру О. М. умер, и Р. закрыл ему глаза. Дат, конечно, никаких, но место указано правильно – “Вторая речка”, пересыльный лагерь под Владивостоком».
По свидетельству физика Д., Мандельштам, скорее всего, умер в изоляторе в период между декабрём 1938 и апрелем 1939 года.
Только в 1989 году исследователи прочитали личное дело «на арестованного Бутырской тюрьмы» Осипа Мандельштама. Там есть акт о смерти, составленный врачом исправтрудлагеря и дежурным фельдшером; и на его основании появилась ещё одна версия.
25 декабря налетел ветер со скоростью до 22 метров в секунду. Ослабевший Мандельштам не смог выйти на расчистку снежных завалов. 26 декабря его положили в лагерную больницу. Умер он 27 декабря в 12:30. Вскрытия не было. Дактилоскопировали Осипа Эмильевича 31 декабря, а похоронили – в начале 1939 года. Всех умерших, согласно свидетельству бывшего заключённого, как дрова, складывали у правой стенки лазарета, а затем партиями вывозили на телегах, хоронили во рву, который тянулся вокруг лагерной территории.
В конце 1990 года искусствовед Валерий Марков заявил, что нашёл место захоронения Мандельштама. После ликвидации лагеря во его территория была отдана морскому экипажу Тихоокеанского флота, и воинская часть законсервировала конфигурацию лагеря, считавшегося объектом особой государственной важности.
Но, возможно, и не нужно проводить отождествление останков заключённых.
Бывший узник сталинских лагерей Юрий Моисеенко откликнулся на публикацию в газете «Известия» о том, что найдена могила, письмом:
«Как прямой свидетель смерти знаменитого поэта хочу поделиться дополнительными подробностями…
Лагерь назывался “Спецпропускник СВИТЛага”, то есть Северо-Восточного исправительного трудового лагеря НКВД (транзитная командировка), 6-й километр, на “Второй речке”. В ноябре нас стали заедать породистые белые вши, и начался тиф. Был объявлен строгий карантин. Запретили выход из бараков. Рядом со мной спали на третьем этаже нар Осип Мандельштам, Володя Лях (это – ленинградец), Ковалёв (Благовещенск)… Сыпной тиф проник, конечно, и к нам. Больных уводили, и больше мы их не видели. В конце декабря, за несколько дней до Нового года, нас утром повели в баню, на санобработку. Но воды там не было никакой.
Велели раздеваться и сдавать одежду в жар-камеру. А затем перевели в другую половину помещения – в одевалку, где было ещё холоднее. Пахло серой, дымом. В это время и упали, потеряв сознание, двое мужчин, совсем голые. К ним подбежали держиморды-бытовики. Вынули из кармана куски фанеры, шпагат, надели каждому из мертвецов бирки и на них написали фамилии: “Мандельштам Осип Эмильевич, ст. 58′, срок 10 лет”. И москвич Моранц, кажется, Моисей Ильич, с теми же данными. Затем тела облили сулемой. Так что сведения, будто Мандельштам скончался в лазарете, неверны».
Возможно, эта версия ближе всех к истине.
Надежда Мандельштам в воспоминаниях писала так:
«Никто ничего не знает. Никто ничего не узнает ни в кругу, оцеплённом проволокой, ни за его пределами. В страшном месиве и крошеве, в лагерной скученности, где мёртвые с бирками на ноге лежат рядом с живыми, никто никогда не разберётся.
Никто не видел его мёртвым. Никто не обмыл его тело. Никто не положил его в гроб. Горячечный бред лагерных мучеников не знает времени, не отличает действительности от вымысла. Рассказы этих людей не более достоверны, чем всякий рассказ о хождении по мукам…
Я знаю одно: человек, страдалец и мученик, где-то умер. Этим кончается всякая жизнь. Перед смертью он лежал на нарах, и вокруг него копошились другие смертники. Вероятно, он ждал посылки. Её не доставили или она не успела дойти… Посылку отправили обратно. Для нас это было вестью и признаком того, что О. М. погиб. Для него, ожидавшего посылку, её отсутствие означало, что погибли мы. А всё это произошло потому, что откормленный человек в военной форме, тренированный на уничтожении людей, которому надоело рыться в огромных, непрерывно меняющихся списках заключённых и искать какую-то непроизносимую фамилию, перечеркнул адрес, написал на сопроводительном бланке самое простое, что пришло ему в голову, – “за смертью адресата”, – и отправил ящичек обратно, чтобы я, молившаяся о смерти друга, пошатнулась перед окошком, узнав от почтовой чиновницы сию последнюю и неизбежную благую весть».
В Москве на Кунцевском кладбище (4 участок) в ограде могилы жены Надежды Яковлевны Мандельштам, умершей 29 декабря 1980 года – ей был 81 год, – установлен кенотаф Осипа Эмильевича Мандельштама…
***
Когда Психея-жизнь спускается к теням
В полупрозрачный лес, вослед за Персефоной,
Слепая ласточка бросается к ногам
С стигийской нежностью и веткою зелёной.
Навстречу беженке спешит толпа теней,
Товарку новую встречая причитаньем,
И руки слабые ломают перед ней
С недоумением и робким упованьем.
Кто держит зеркальце, кто баночку духов, –
Душа ведь женщина, ей нравятся безделки,
И лес безлиственный прозрачных голосов
Сухие жалобы кропят, как дождик мелкий.
И в нежной сутолке не зная, что начать,
Душа не узнаёт прозрачные дубравы,
Дохнёт на зеркало и медлит передать
Лепёшку медную с туманной переправы.
1920, 1937
